Борис Романовский
'…Авраам родил Исаака…'
Сколько анализов проделал, сколько справок собрал, по всем врачам неделю, битую неделю шатался и на тебе! 'Это все, голубчик, нужно, нужно, но мы начнем сызнова!'- вспомнил Борис Алексеевич слова врача космодрома. 'Сызнова', – повторил он и фыркнул.
И все, действительно, завертелось, правда, в более ускоренном темпе – два часа, и огромная предполетная диагностическая машина подтвердила заключение районной поликлиники: 'Практически здоров. Д/косм. рей. годен с ограничениями по п.п. 7, 13, 14 и 24'. Это означало, что он имеет право путешествовать в космических рейсах на кораблях со стартовыми и финишными перегрузками не более двух '2g' (п. 7), в пределах солнечной системы (п. 13), высаживаться в пунктах, где атмосферное давление или его имитация не нище О,75 от нормального земного (п. 14) и имеются оборудованные пункты 'скорой помощи' с медкомпьютерами класса не ниже 'Д' (п. 24). Короче – лететь на грузовой ракете, частично переоборудованной под перевозку пассажиров, до станции 'Луна' и выйти на поверхность спутника Земли он мог.
Он никогда раньше не летал в ракетах, или как сейчас стало модно их называть, на космических планетолетах. Ракета оказалась маленькой – четыре члена экипажа, четверо пассажиров. Посреди корабля располагался короткий общий проход; как и в самолете, впереди и сзади располагались таинственные службы обеспечения полета. Его каюта оказалась впереди справа.
Каюта оказалась удобной, хотя и крохотной, с иллюминатором, стены обиты какой-то материей под шелк, стеганные, как в фильме из жизни замечательных людей. Цвет этого, с позволения сказать, шелка был сине-зеленый, его еще называют 'цвет морской волны'. Вообще, больше всего это место напоминало гнездышко для влюбленной пары, но ни кровати, ни стола, ни какой-либо другой мебели здесь не было. Только рядом с иллюминатором стояли два кресла с подлокотниками и подножием. Кресла были шикарные – обивка из бархата (может быть, и натурального). На подножии были смонтированы по два сапога, а на подлокотниках – по две перчатки с крагами. Выглядели они зловеще, как орудия пыток. Борис Алексеевич занял место у иллюминатора. Отворилась дверь в каюту, и вошел сосед, молодой и остроносый, с живыми серыми глазами и намечающейся над лбом лысиной. Впрочем, впечатление он производил не хилого, а пружинистого и жиловатого человека. 'По-видимому, бегом занимается, – подумал Борис Алексеевич. – По утрам, небось, двухпудовку жмет!' Сосед поздоровался и сел. И почти сразу в воздухе, поверх шелковой обивки засветилась надпись: 'Внимание! Сесть в кресло, разуться, пристегнуть ремни! Вложить оголенные руки в перчатки, ноги – в сапоги. Не курить! До старта 10 мин.' И то же самое по-английски.
Морозов разулся, сел, выполнил все предписания и затих. Раздалось приглушенное шипение, и подкладка перчаток, а затем и сапоги раздулись, плотно обтянув конечности. Он знал, что так к нему подключили датчики для медкомпьютера корабля 'не ниже класса 'Д'. Потом он почувствовал, что все помещение, точнее, наверное, и весь корабль дрожит.
– Двухминутиая готовность, – сказал кто-то утрированно четко, и Борис Алексеевич подумал, что время здесь летит быстро.
Вибрации усилились, где-то внизу на одной ноте выл механический зверь.
– Одноминутная готовность, – сказал тот же голос скучно.
Звук становился все выше и выше, казалось, ему некуда было подниматься выше, а он все лез вверх, все лез…
– Десятисекундная готовность.
Вой перешел в металлический визг. Борис Алексеевич пальцами в плохо гнущихся перчатках вцепился в подлокотники.
– Старт!
Ему показалось, что махина планетолета, около которой он недавно стоял, подобно пробуждающемуся зверю поднимается на передние лапы шасси, и ему стало страшно. Затем неожиданная тяжесть стала вдавливать его в кресло, и он понял, что корабль набирает скорость. Он хотел увидеть Москву с такой высоты, скосил глаза на иллюминатор и не увидел ничего, какие-то клочья облаков, светлую полоску у горизонта и темно-синее небо. Перегрузка увеличилась. Так началось путешествие заведующего отделом строительно-монтажных машин и роботов Бориса Алексеевича Морозова к сыну.
Когда была набрана необходимая скорость и кончилась свинцовая тяжесть ускорения, из стены выдвинулся поднос с горяченным завтраком. Потом второй. Позавтракали тоже молча. После завершающей чашки крепкого чая он сложил посуду опять на поднос и в соответствии с указующей надписью засунул его в лючок в стене, из которого завтрак и появился.
– И мой, пожалуйста! – попросил немногословный сосед.
– Пожалуйста! Вы не курите?
– Нет. Но вы курите! Я привык к курящим.
Перед ними слабо засветился экран.
– Не возражаете? – спросил сосед и, получив согласие, включил телевизор и затих.
Морозов откинулся на спинку кресла и с удовольствием закурил. Покосившись на соседа, вынул одну ногу из опять похудевшего сапога и перебросил через колено. Незаметно пошевелил пальцами босой ступни. Как привидения из темных углов памяти в голову полезли мысли, закопошились воспоминания.
Началось это пятнадцать лет назад. Давно уже. В те годы Борис Алексеевич был опустившимся человеком, нигде подолгу не работал, а периодами вообще 'не числился', пил, вел замкнутый образ жизни. Милиция Петроградского района города Ленинграда, где он проживал, вела с ним и его товарищами борьбу, в которой за ней (милицией) числились отдельные достижения, но полной победы она отпраздновать не смогла. Компания, к которой принадлежал Морозов, кон- центрировалась вокруг торговой точки, официально именуемой 'Водка', а неофициально 'Гробы', так как торговая эта единица возникла на месте бывшего магазина гробов. Последнее обстоятельство иногда увязывалось с образом препровождения времени постоянных клиентов магазина.
В те годы внешний вид Борис Алексеевич имел отнюдь не щеголеватый, как сейчас, а, напротив, несколько потертый, хотя и опрятный. Три сезона он ходил в бывшем драповом пальто, подаренном ему сердобольной заведующей пунктом сбора утильсырья и макулатуры, а летом – в костюме, когда- то, по- видимому, серого цвета, и неизменной коричневой с синим ковбойке, которую он регулярно стирал. Только ботинки, недорогие, но крепкие, были всегда хорошо начищены – сказывалась прошлая служба в армии.
И лицо Морозова поражало в те годы невыразительностью и пустотой. Неопрятные волосы пшеничного цвета, мутноватые серые глаза, вечные мешочки под глазами, усы, совершенно скрывавшие верхнюю губу и залезающие в рот, и дурно выбритые щеки и подбородок для опытного наблюдателя полностью характеризовали этого человека.
Борис Алексеевич был одинок, тогда одинок, но жил по недосмотру ЖЭКа в маленькой двухкомнатной квартире, пустоватой и не очень замусоренной – откуда мусор у стойкого холостяка? Только по углам квартиры сменным караулом стояли полдесятка несданных винных бутылок, да валялись окурки и смятые пачки из-под сигарет. Посуда, почти всегда грязная, потому что мылась перед редкой готовкой и едой, обычно вся стояла в раковине, на кухне же приткнулся ветхий стол и два расшатанных стула, подобранные на помойке. Остальная мебель давно отсутствовала, люстру заменила старая газета, почерневшая в месте соприкосновения с лампочкой, буфет и шкаф тоже были проданы за полной ненадобностью.
Убирали в квартире от случая к случаю сердобольные соседки по площадке в благодарность за мелкие услуги с его стороны. Он чинил им проводку и электроприборы, вешал карнизы, подклеивал мебель, вставлял стекла и замазывал рамы; руки у него были золотые. После выполнения работы его кормили, давали рюмочку водки и совали трешку или рубль, судя по работе. Впрочем, уборку его квартиры женщины затевали, когда возникала необходимость выдать замуж неизвестно откуда появившуюся 'немолодую, хорошую женщину'. По мнению соседок, таким образом можно было из двух несчастных людей создать одну
