Кундалини. Эволюционная энергия в человеке.

появляющиеся рядом с ним, то исчезающие... Все это заставляло его дрожать от страха и мучиться от невозможности найти объясне­ние. Встреча с обезображенными человеческими лицами и фигура­ми в ночном мире является обязательной. Очевидно, Гомер, Верги­лий и Данте не случайно описывали подобные явления, когда их ге­рои опускались в Царство Теней. Это — часть их путешествия. Па­раллели мы находим и в психоанализе. После того как произошла определенная интеграция, иногда во сне приходят видения больнич­ной палаты с больными и изувеченными пациентами; а иногда — большой фотографии, на которой запечатлены члены семьи или школьные соученики. Эти тени также ожидают трансформации; это части того, от чего не произошло избавления, несмотря на интегра­цию сознательной личности и «эго». В Царстве Теней особым мукам подвергаются непогребенные мертвые — не отпущенные, но подав­ ленные и вытесненные из сферы осознания формы, замешкавшиеся на пороге. Появление этих «жутких фигур» напоминает сознанию героя, что, несмотря на то что он увидел свет, в пещере есть еще те­ни. Психика расщепляется — даже если «я» ушло, какая-то часть «меня» еще осталась мучиться в аду. Древнегреческая мысль рас­сматривала души в Царстве Теней как влагу — элемент, порожда­ющий жизнь. Автор описывает вращение и кружение фигур — так говорят о движении воды. Очевидно, эти части не прошли еще сквозь приготовление, не испарились, а потому могут возвещать но­вое нисхождение к адским осушающим огням.

 На этот раз автор отмечает, что «поток» устремился к печени. Печень всегда являлась важным символом в оккультной филосо­фии. Как самый крупный орган, содержащий в себе наибольший объем крови, печень всегда считалась наиболее темным предметом человеческого организма. Считалось, что она содержит в себе сек­рет судьбы, поэтому ее и использовали при прорицании. Платон и более поздние философы связывали с печенью самые темные и кро­вавые страсти — ярость, ревность, алчность, — побуждающие че­ловека к действию. Печень символизировала импульсивную привя­занность к жизни. Если смотреть с этой точки зрения, фиксация ав­тора на печени могла означать начало возобновления общей актив­ности.

 Но если поток, направляющийся к печени (а также к сердцу), указывал на эмоциональную активность, что же тогда означало притяжение к аду? Две эти тенденции (вниз — к искаженному ноч­ному миру и наружу — к деятельности) на самом деле не столь про­тиворечивы, как это может показаться на первый взгляд. В неопла­тонизме влага душ — именно то начало, которое определяет рожде­ние, жизненный цикл. Души в Царстве Теней жаждут крови и едят красную пищу — они испытывают голод, который может утолить лишь жизнь. Таким образом, активизацию печени можно рассмат­ривать как стремление накормить изуродованные фрагменты не­живой жизни, стремящейся жить. В свете индийских духовных практик это должно быть связано с единственной целью — чистым познанием.

 

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

 

В Джамму я возвратился в радостном расположении духа, с почти полностью восстановившимся психи­ческим и физическим здоровьем. Страх перед сверхъестественным и враждебное отношение к религии, проснувшиеся во мне в первые месяцы, отчасти исчезли. Я не мог найти объяснение своего отвра­щения к глубоко коренящемуся в моем сердце чувству и даже в худшие свои дни удивлялся этой перемене. Это нельзя было объяс­нить лишь тем, что из-за желания обрести религиозный опыт я ока­зался в столь тяжелом положении. Нет, в глубине моего существа произошла необъяснимая перемена.

Будучи прежде религиозным и богобоязненным человеком, я вдруг потерял всякую любовь и почтение к божественному и свято­му, утратил интерес к священному и сокровенному. Всякая мысль о сверхъестественном вызывала во мне отвращение, и я не позволял себе задумываться об этом ни на секунду. Из набожного человека я превратился в богоборца и испытывал откровенную враждебность ко всем тем, кто шел поклоняться Богу. Во мне произошла разите­льная перемена — я превратился в воинствующего атеиста, ярост­ного еретика, врага всего, что связано с религией и духовностью.

 На ранних стадиях, когда за мной по пятам гнались смерть, с одной стороны, и безумие, с другой, у меня не было времени и сил задуматься об этом внезапном исчезновении мощного импульса, до­ минирующего над моими мыслями с ранней юности. По мере того как мой ум прояснялся, я все больше и больше дивился этой неожи­данной перемене. Когда мое здоровье стало приходить в норму и любовь к родным и близким вновь проснулась в моей душе, я стал испытывать дискомфорт из-за отсутствия даже намека на религи­озное чувство и особенно от мысли, что это совпало с пробуждением Кундалини, почитавшейся как неиссякаемый источник божествен ной любви и духовности. Возможно, какая-то иная, темная сила овладела мной?

 В такие минуты я вспоминал слова брамина-садху, с которым советовался зимой. Он сказал тогда, медленно и отчетливо произно­ся каждое слово, чтобы оно оставило глубокий след в моем возбуж­денном сознании, что симптомы, о которых я говорил, не могут быть отнесены к пробуждению Кундалини, которая являет собой океан блаженства и потому ни в коем случае не может быть связана с бо­лью и страданием. Поэтому я скорее всего одержим каким-то злым элементарным духом. Эти слова, сказанные человеку, отчаянно бо­рющемуся с безумием, привели меня в ужас и часто приходили мне на ум впоследствии, когда я терял веру в свои силы. Даже когда мое психическое состояние восстановилось, но перемены, произошед­шие со мной, были явно заметны, эта мысль продолжала преследо­вать меня.

 Вскоре после возвращения в Джамму я ощутил слабые призна­ки жизни со стороны, казалось бы, угасшего импульса. Обычно это отмечалось в ранние утренние часы, сразу же после пробуждения, словно восстановившаяся ясность ума открывала возможность на какое-то время проявиться почти забытому чувству. В такие мо­менты мне на ум приходили истории из жизней некоторых мисти­ков, чьи вдохновенные песни находили живой отклик в моей душе. Я почти полностью забыл их из-за событий последних месяцев, а когда случайно вспоминал, воспоминания эти не вызывали во мне никаких теплых чувств. Обычно я пытался не думать о них. Но сей­час воспоминания обрели прежнюю силу и ясность. Однако сладость этих минут была приправлена горечью, так как они и словом не об­молвились о тех страшных испытаниях, сквозь которые также дол­жны были пройти, ничего не упомянули о камнях и ямах, встречаю­щихся на пути любого, кто направляется к этой открытой для всех цели. Но если они действительно пережили все то или хотя бы долю того, что пережил я, и при этом сохранили силы писать вдохновен­ные гимны, посвященные своему опыту, они заслуживают величай­шего уважения.

 Через несколько недель после возвращения в Джамму я стал замечать, что мои религиозные идеи и чувства возрождаются, а воспоминания возвращаются. Я вновь почувствовал тягу к обрете­нию религиозного опыта и всепоглощающий интерес ко всему сверхъестественному и мистическому. Я вновь мог подолгу сидеть в одиночестве, раздумывая над неразрешимой загадкой бытия и своей собственной жизни или слушать религиозные песнопения и жадно внимать строкам мистической поэзии, не проявляя при этом ни малейших признаков усталости и не ощущая предвестников приступов страха. Когда это происходило, я чувствовал, как тяже­лая туча отчаяния, столь долго висевшая надо мной и отравлявшая мое существование, тает, и испытывал горячую благодарность той таинственной силе, которая совершала работу во мне. Лишь сейчас я вновь стал узнавать в себе того человека, который некогда сидел, скрестив ноги на полу, пытающегося постичь сверхчувственное, не подозревая даже, что тело обычного современного человека наско­лько ослаблено издержками цивилизации и не может выдержать величие и мощь видений, прежде открывавшихся тем, кто годами готовил себя к этому.

 До моего сознания начало медленно доходить, что муки, кото­рые я претерпел сначала, были следствием того, что высвобожден­ная энергия стала проходить не по тому каналу и устремилась вме­сто Сушумны в Пингалу. Обжигающий вихрь, пронесшийся сквозь клетки и нервы моего организма, неминуемо повлек бы за собой смерть, если бы не чудесное вмешательство, спасшее меня в по­следнюю минуту. Последующими своими страданиями я был обя­зан: во-первых, удару, нанесенному моей нервной системе; во-вто­рых, тому, что совершенно не был посвящен в тайну и, в-третьих, тому, что, хотя мышечной силой я и превосходил среднего человека, мое тело не было достаточно подготовлено для того, чтобы безболез­ненно выдержать прохождение через него огромного потока жиз­ненной энергии. Я многое пережил, чтобы осознать, что эта энергия, высвободившись, уже ничем не может быть остановлена, вознося сознание человека, являющегося всего лишь ее инструментом,