путь к Адаму, так что я вторично вошел в рай, совратил его своим искушением, и он вкусил после этого от запретного дерева, и (он) изгнал его из рая вместе со мной? Какова же мудрость в том, учитывая, что если бы он запретил мне входить в рай, то Адам отдохнул бы от меня и пребывал бы в нем вечно?'. И еще, продолжал Иблис в шестом вопросе, зачем Аллах, после всего сказанного 'предоставил мне власть над его (Адама. — Л.К.) потомками, так что я вижу их там, где они не видят меня, мое искушение действует на них, а на меня не действует их сила и их могущество?.. Какова же мудрость в том, учитывая, что если бы он сотворил их сообразно природе… с тем чтобы они жили непорочными, послушными, покорными, то было бы лучше для них и более достойно мудрости?'
Наконец, седьмой вопрос, подводящий итог всем высказанным сомнениям. Иблис вновь признает, что он сотворен Аллахом, который обязал его 'в общем и в частности', а затем, после всех нарушений и проклятий, он дал Иблису 'власть над людьми. Но зачем же он (Аллах, спрашивает Иблис. — Л.К.), когда я попросил у него дать мне отсрочку, сказав: 'Дай мне отсрочку до дня, когда они (люди. — Л.К.) будут воскрешены', — согласился с этим? Какова же мудрость в том, учитывая, что если бы он погубил меня тотчас, то Адам и люди отдохнули бы от меня и в мире не осталось бы никакого зла? Не лучше ли сохранить мир в благоустройстве, чем смешивать его со злом?'[240].
Критика каждой религии рождается прежде всего среди последователей, приверженцев этой религии. Так было в старых доисламских культах, так было в буддизме и христианстве, то же положение и в исламе. Процесс этот развивался исподволь, порой неравномерно, проявляясь на первый взгляд в весьма отдаленных и оторванных друг от друга центрах культурной жизни, однако на деле имеющих уходящие в далекую древность взаимосвязи. Впрочем, научное подтверждение и осмысление этих взаимосвязей пришло лишь в XIX и XX веках, даже в последние 20–25 лет.
Как пишет современный американский археолог, действительный член Американской академии наук и искусств в Бостоне Карл К. Ламберг-Карловский, 'международные археологические исследования и сотрудничество за последние два десятка лет привели к совершенно новому пониманию 'интернационализма', который отличал область от Средиземноморья до Инда и от Средней Азии до Аравийского полуострова'. Так, при раскопках в Юго-Восточном Иране 'в Яхья-тепе обнаружили материалы, отражающие культурные связи не только с Месопотамией, долиной Инда и Средней Азией, но и с недавно открытыми культурами III тысячелетия до н. э., занимавшими восточное побережье Аравийского полуострова. В клинописных текстах Месопотамии конца III тысячелетия до н. э. неоднократно упоминаются крупные торговые центры Дильмун, Маган и Мелухха'. 'От города Мари, расположенного в Северной Сирии, до острова Тарут в Персидском заливе и далее до Махенджо-Даро в долине Инда были найдены весьма близкие формы сосудов-чаш… Большое значение имеет и то, что сложная иконография на этих сосудах-чашах предполагает общность религиозной идеологии, которая была распространена на очень обширной территории. Можно предположить, что во многие области она привносилась специально для того, чтобы облегчить упрочение власти и узаконить верховное правление в обществе, где усиливалось социальное расслоение и формировались классы'[241].
Поиски упомянутого Дильмуна привели другого современного археолога, Джеффри Бибби, руководившего в течение ряда лет датской археологической экспедицией на острове Бахрейн в Персидском заливе, а также в ряде пунктов государств восточного побережья Аравийского полуострова, к небезынтересной попытке установления связи их древностей с одним из коранических сюжетов и проявлений современного мусульманского культа. Речь идет об изложенном в 18-й суре Корана сказании о неком 'рабе Аллаха', сопровождавшем пророка Мусу и его помощника в их поисках 'слияния двух морей' (арабское слово 'бахрейн' значит 'два моря' — 18:59–81; 25:55; 35:13). У авторов тафсиров, богословской литературы ислама и в устных легендах этот 'раб Аллаха' отождествляется со святым или, иначе, пророком аль-Хидром — 'Зеленым' (иначе — Хызр, Хыдыр. Хадир, Хазир, Кыдыр), нашедшим источник 'живой воды' и ставшим бессмертным. Некоторые места поклонения этому святому Дж. Бибби посетил. Он даже стремится, заглянув в далекое прошлое, найти в нем зародыш современного культа и одновременно параллели к некоторым мотивам и персонажам не только Корана, но и 'Гильгамеша' одного из древнейших эпосов мира. 'И ведь женщины, в ночь со вторника на среду бодрствующие у святилища Аль-Хидра, моля бога о ребенке, тоже по-своему ищут бессмертия. Вера в то, что молитва будет услышана, одного порядка с верой, которая сорок пять веков назад вела Гильгамеша через моря к слуге Рогатого, Зиусудре, бессмертному обитателю Дильмуна'[242].
Аш-Шахрастани, писавший в XII веке, совершенно правильно подметил, что не только религиозные верования распространены среди разных народов, но также и сомнения в их правильности. Весьма характерно, что после изложения доводов, высказанных Иблисом, аш-Шахрастани предоставил слово некоему 'толкователю Евангелия', сообщившему о бессмысленности каких-либо обращений к Аллаху, кем бы ни были обращающиеся: ангелами или джиннами, как Иблис. Ибо, как здесь сказано от имени Аллаха, 'если бы ты считал истинным, что я — бог миров, то ты не обращался бы ко мне со [своим] 'почему'. Я — Аллах, нет божества, кроме меня, меня не спрашивают о том, что я делаю, спрашивают людей'. И тут же явно для неосведомленного цензора мухтасиба — добавлено: 'То, что я привел, приведено в Торе и написано в Евангелии так, как я это привел'[243].
Но кому, какие аш-Шахрастани, персу из Шахрастана, расположенного на севере Хорасана, учившемуся в Нишапуре и Гургандже, выступавшему на многочисленных диспутах, было хорошо известно, где действительные истоки вольнодумных сомнений, некоторые из которых он изложил? Еще академик Бартольд, характеризуя Шахрастани, счел уместным ознакомить читателя с мнением о нем 'местного историка', приведенным знаменитым арабским ученым и писателем Иакутом (между 1178 и 1180–1229). Этот историк, честно отметив, что Шахрастани 'был хорошим ученым', вместе с тем сокрушался по поводу того, что 'он уклонился от света шариата и углубился в дебри философии. Мы с ним были соседями и товарищами, пишет Иакут, — он употреблял много стараний, чтобы доказать правоту учений философов и опровергнуть выставленные против них обвинения. Я присутствовал в нескольких собраниях, где он исполнял обязанности проповедника; ни разу он не сказал: 'так сказал бог' или 'так сказал пророк божий' и не разрешил ни одного из вопросов шариата. Бог лучше знает, каковы были его взгляды'[244]. Знания же аш-Шахрастани, безусловно, являлись весьма обширными, и их характер имеет для правильного понимания его труда первостепенное значение.
Еще в IX веке, особенно в правление халифа Мамуна (813–833), когда учение мутазилитов стало государственным вероисповеданием, в дискуссиях о добре, зле и т. п., устраивавшихся в Багдаде и других центрах Аббасидского халифата, принимали участие и иноверцы, в том числе ученые из христиан и зороастрийцев. В это же время на арабский язык переводилось немало произведений древнегреческих, сирийских, индийских и других авторов. Писались иноверцами и новые произведения. Одним из них явилась книга некоего мага Мартанфарруха 'Истолкование, устраняющее сомнения' ('Шканд гуманик вичар'), написанная, как предполагают, около середины IX века. В этой книге с позиций здравого смысла подвергнуты острой критике представления о единстве бога, его всемилостивости, о грехопадении и другие представления не только христиан, манихейцев, иудеев, но и мусульман. Рукопись этой книги сохранилась не полностью, но и то, что дошло до нас, весьма выразительно. Так, говоря о единстве бога, автор не допускает возможности, чтобы из одного источника — единого бога — шло 'и горе, и грех, и правда, и ложь, и жизнь, и смерть, и добро, и зло'. Почему, говорит Мартанфаррух, всемилостивый бог допускает к своим созданиям зло — чертей и дьявола, адские исчадия? 'Если он этого не знает, то где же его: премудрость и всезнание? Если же он не хочет отдалить от своих созданий вред и зло и дать каждому в отдельности благо, то куда делись его справедливость и правосудие? Если он не дал этого, так как не мог, то в чем же его всемогущество?'
Рационалистические доводы приведены Мартанфаррухом и при критике сказаний о грехопадении и предшествовавшем ему эпизоде с Адамом, которому бог 'по причине дружбы и уважения заставил поклониться величайших ангелов и многих служителей своих'. Затем бог послал этого мужа 'в райский сад, дабы он занимался там садоводством и питался всеми плодами, кроме плодов того дерева, о котором он (бог. — Л.К.) сказал: 'Не ешь!' И приготовил он для того мужа искусителя и соблазнителя и впустил его в сад…'.
Зачем, спрашивал Мартанфаррух, бог позволил первым людям, соблазненным обманщиком, поесть запретных плодов в райском саду, а потом за это их наказал? 'А затем, почему же он не сделал этот сад столь хорошо и прочно огражденным, чтобы тот обманщик (змей, дьявол. Л.К.) не мог туда пробраться? И
