— Что заставило вас приехать в больницу перед самой трагедией?
— Профессор Дарманский, отец Валерии, получил анонимное письмо из Аренсбурга, извещающее его об опасности для дочери.
— Вы знаете, кто написал письмо?
— У меня нет на это счёт доказательств.
— Это мог быть сам Озолин.
— Я сомневаюсь. Я почти уверен, что не он.
— Я был информирован, что вечером перед трагедией у Вас была возможность говорить и с Озолиным, и с его женой. Конечно по отдельности.
— Правильно.
— Что Озолин сказал Вам? Он сказал Вам что-то такое, что может объяснить преступление?
— Нет, — я был твёрд. — Он не дал мне ни одного факта, который мог бы объяснить или в какой-то степени оправдать преступление. Я обнаружил в нем внутреннее противоречие, но основа конфликта была мне не ясна. Результатом моего разговора с ним было то, что Озолин уступил моим требованиям, чтобы Валерия ехала завтра домой.
— Я никогда не соглашался. Это ложь! — крикнул Озолин.
— Подзащитный, ещё один выкрик и вы будете удалены из зала.
— Я извиняюсь, Ваша Честь.
— Что-нибудь указывало в разговоре на намерение Озолина совершить преступление?
— Это не легко во всей искренности ответить на этот вопрос. Подзащитный не сделал никаких прямых допущений на этот счет, но тем не менее меня не оставляло чувство, что Валерия в опасности.
— Это всего лишь мнение! — запротестовал защитник. — Жюри должно не принимать это мнение к сведению.
— Принято! — провозгласил судья. — Вычеркните это из протокола.
— Теперь, доктор, … Вы провели около двух часов с госпожой Озолиной незадолго до того, как её обезображенное тело было обнаружено Вами. Она объяснила Вам, что у неё происходит с мужем?
— Она была очень несчастна, что вытекало из того, что она непрерывно плакала. Она не понимала поведения мужа за последние шесть или восемь месяцев. Он был не только груб и жесток с ней. Но и отказался спать с ней и переехал в соседнюю комнату. Он часто её бил. Она сказала, что она вся в синяках, и смертельно его боялась. Она была уверена, что он её убьёт, если она не уедет. Она умоляла взять её с собой, и была в страхе, что ей придётся провести там ещё одну ночь по настоянию её мужа.
— Это правда, что она закрывалась мужем в ванной, когда он уезжал по делам.
— Да, когда я приехал, её дверь была закрыта, а ключ был у работницы, которая сначала отказалась открывать дверь, как ей наказывал Озолин.
— Вам известно, писала ли госпожа Озолина письма родителям?
— Она мне сказала, что она писала письма каждую неделю или две, и просила работницу опустить их. Ни одного письма не было получено родителями.
— Срам! — крикнул кто-то в зале.
— У меня всё к этому свидетелю, — сказал прокурор Нагаин. — Теперь очередь защиты допрашивать его.
Адвокат подзащитного, его брат, выбрал агрессивную тактику.
— Подзащитный сообщил Вам, что он горячо любит свою жену?
— Хорошо…, — я колебался.
— Пожалуйста, отвечайте, да или нет?
— Я прошу прощения, — сказал я, обращаясь к судье. — Очень не легко ответить на этот вопрос, потому что он говорил пару раз, что он её любит — и тут же ненависть и оскорбления.
— Я принимаю Ваше показание как удовлетворительное, — сказал судья.
— Говорил ли вам подзащитный, что он ревнует жену и подозревает её в неверности?
— Он не говорил, что он подозревает её в неверности.
— Вы настаиваете? Вы находитесь под клятвой.
— Он говорил, что у него нет полной уверенности, что она его любит.
— Ага! Он боялся, что она его бросит?
— Если и боялся, то он не сказал этого.
— Но он говорил, что он не может жить без неё?
— Я не припомню этого.
— Упоминал ли он имя его ассистента, молодого доктора Луковича, который, очевидно, был влюблён в госпожу Озолину.
— Он упомянул эту фамилию и сказал, что часто приглашал его в гости. И не возражал, когда Лукович и Валерия катались вместе. Но как я понял со слов подзащитного и его жены, что все контакты с Луковичем кончились около восьми месяцев назад. Подзащитный не объяснил, почему он изолировал жену от всего внешнего мира.
— Вы сами спрашивали почему?
— Я спросил.
— И что он ответил?
— С горечью и злобой он сказал, что она — его собственность, и он волен делать с ней всё, что захочет.
— Мерзавец! — раздался женский голос в зале.
Следующим свидетелем был доктор Лукович. Его открытое лицо и дружелюбная улыбка произвели хорошее впечатление на жюри и публику. Он рассказал о своей работе в больнице, делая ударение на то, что у него не было трудностей с предшественником Озолина, доктором Тучановским.
— С подзащитным было трудно работать?
— Он был не всегда вежлив и часто груб со мной и другими работниками больницы. Он злоупотреблял властью, и не терпел ни каких возражений вообще, и даже по поводу лечения больных.
— То есть вы не были счастливы работать с ним?
— Протест! — вскочил защитник. — Наводящий вопрос.
— Принято.
— Вы планировали уволиться?
— Да, я просил о переводе в Киевский институт микробиологии, и меня уведомили о согласии.
— Это значит, что вы должны были скоро уехать?
— Я должен был уехать через три недели, когда придёт замена.
— Госпожа Озолина говорила с вами когда-нибудь о её супружеских проблемах?
— В действительности, она никогда не обсуждала со мной её проблемы с подзащитным. В редкие мгновения, что я видел её за последние шесть месяцев, она выглядела подавленной, худой и бледной. Я спрашивал её, может быть она принимает лекарства. Она отвечала, что нет.
— Она выглядела испуганной?
— Да, особенно в последние три недели.
— Вы можете допросить свидетеля, — прокурор сказал адвокату защитника.
— Доктор Лукович, Вы были влюблены в госпожу Озолину?
— Да, я был. Она была необыкновенным человеком.
— Была ли она влюблена в Вас?
— Конечно нет!
— Между вами были интимные отношения?
— Это оскорбительный вопрос! — сердито возразил Лукович.
— Отвечайте да или нет. Вы под клятвой.
— Я никогда не открывал ей свои чувства. В действительности я никогда даже не дотрагивался до её руки.
— Как часто Вы её видели одну?
— Только два раза, когда мы ездили за лекарствами в город.
— Вы никогда не были у них в доме, когда муж уезжал в город?
