Одно за другим зажигаются окна и перемигиваются меж собою желтыми теплыми светлячками. В комнатах, пахнущих старой мебелью, мечутся, ищут успокоения и не находят его взбаламученные, нервно клокочущие миры. Пробей же, пробей, двенадцатый час, и совершись миг перехода!
В полдень звонил с поздравлением Лецкий. Услышав его мажорный тон, она испытала разочарование — звонка ожидала из Калифорнии. Но Лецкий ее поздравил с чувством, так искренне посулил долголетия, что Спасова под конец растрогалась.
— Спасибо, — сказала она. — Пусть так. Хотя и не то мое качество жизни, чтоб воевать за ее количество. А ты, попрыгун, скачи веселее. Не забывай посматривать под ноги. Не дай бог, чья-нибудь голова. Где ты встречаешь?
— Есть варианты. Правда, один скучнее другого. А вы?
— У меня вариантов нет. Дома, одна. Зато не скучно. Общество меня раздражает. У князя Вяземского были стихи: «Я жить устал, я прозябать хочу».
— Все ваши княжеские заморочки. Как бы то ни было, княгинюшка, прошу вас: живите долго и счастливо.
Старуха Спасова усмехается. Либо одно, либо другое. Либо счастливо, либо долго. Этого Лецкому не объяснишь. Герман еще зелен и молод. Целых два года — до сорока. Верит, что счастье — это успех. Еще невдомек, еще не догадывается, что в этом городе, где случалось столько печальных капитуляций, всякий успех стоит на обломках. Как памятник — на почившей жизни. Можно сказать — на почившей мечте. Крайне сомнительный фундамент.
— Желаю тебе веселого вечера.
— А вам — приятного уединения. Скорее всего, это лучший выбор.
Она усмехается еще горше. Весьма альтруистичная фраза. Изысканная фигура речи. Попытка упаковать в фольгу гнилую морковь. Прав он в одном — мы можем выбрать уединение. Что же касается одиночества, это оно выбирает нас.
Лецкий меж тем слегка лукавил. Вечер его ожидал необычный. Утром раздался властный звонок.
— Ольга Мордвинова. Узнали?
Он торопливо сказал:
— Разумеется.
— Слухи, что новый год на дворе.
— Да, что-то слышал. Но не придал им большого значения.
Она рассмеялась.
— Все-таки следует его встретить. Вы не составите мне компанию?
У Лецкого перехватило дыхание. Потом он учтиво сказал:
— С удовольствием. Впишусь ли я только в круг молодежи?
Ольга сказала:
— Мы будем вдвоем. Выйдите к девяти на улицу. Заеду за вами.
Он удивился.
— Откуда вы знаете, где я живу?
— Визитная карточка. Есть у фатера. Там все изложено. Значит, до встречи?
— До встречи.
Она повесила трубку.
Он еще долго оставался в приподнятом состоянии духа. Судьба продолжает его поглаживать. На миг показалось, что он обоняет резкий и жгучий запах фарта. Потом остерег себя: не заносись. Слишком уж высоко подбросило.
Он вновь запорхал по своей гарсоньерке почти приплясывающими шажками. Проверил щеки, чисто ли выбрит. Победоносно взглянул в окно на предновогоднюю столицу. Что ни говори о Москве, она хоть сурова, а справедлива. Любовно привечает достойных.
В своем размягчившемся настроении он должен был на кого-нибудь выплеснуть несколько капелек дружелюбия. Сперва он сердечно поздравил Жолудева и намекнул ему, что в наступающем обоих — и Жолудева и его бас — ждут исторические подвиги. («Да вы меня просто мистифицируете», — воскликнул Жолудев. — «Нет, нисколько. Вам предстоит великая миссия».)
Потом, посмеиваясь над собой, поздравил печального Коновязова и пожелал ему твердости духа.
— Занятно, — проговорил Коновязов. — Никак подобного ожидал.
— Но почему? — возмутился Лецкий.
— Я полагал, что у вас вызываю некую идиосинкразию, — с горечью произнес Коновязов.
— Стыдитесь! — укорил его Лецкий. — Политик не смеет быть таким мнительным. Вы — не рядовой человек.
— Шуточка в вашем духе и стиле.
— Где вы встречаете Новый год? В семейном кругу? С друзьями по штабу? Возможно, среди шумного бала?
— Нет, в самолете, — сказал Коновязов со скорбной и мужественной интонацией. — Мне надо познакомиться с деятельностью региональных отделений. Кто-то ведь должен и воз везти. Я, знаете, рабочая лошадь.
Лецкий вздохнул:
— Самоотверженно. Не посетите ли Волгоград?
— Возможно, — сказал Коновязов с вызовом.
— Тогда передавайте привет общей знакомой. Всего ей лучшего. Снова испытываете потребность в близости к почве?
— Именно так. Да, чувствую, что надо встряхнуться. Я говорил вам, что оживаю, когда оказываюсь средь тех, кто ждет меня с распахнутым сердцем.
— И все же соблюдайте дистанцию, — задумчиво посоветовал Лецкий. — Так надо. Берегите свой нимб.
Поговорив с обреченным лидером, он элегически вздохнул. Поистине, колесо фортуны недаром пребывает в движении.
Философические раздумья прервал звонок Валентины Михайловны. Она спросила:
— Готовишься к встрече?
Он внутренне мгновенно напрягся. Почудился опасный подтекст. Небрежно бросил:
— Скорее — к проводам. Еще один провалился в яму. Жаль его.
Она усмехнулась:
— Не худший был год. Меня поимел. Не так уж плохо.
— Лев Николаевич Толстой предпочитал язык простой, — со вздохом прокомментировал Лецкий. — В краску вгоняете, Ваше Величество.
— Забыла, что ты у нас — целомудрик.
— А вы где проводите эту ночь? — перехватил он инициативу.
Она сказала:
— В мужней шараге. Глаза бы мои ее не видели.
Он посочувствовал:
— Надо держаться. Жизнь экзаменует на прочность и соблюдение протокола.
Она вздохнула:
— Остохренели. И сами они и их дамье.
— Счастья вам; неуязвимости, бодрости.
— Тебе того же. Смотри, не сдуйся.
Он размышлял над ее словами почти до назначенной минуты. Что это значит? Не то пожелание, не то угроза. Чертова баба!
Злости и желчи в ней на троих. Само собой, господа сановники в своем отцеженном, ритуальном, тщательно выстроенном кругу могут достать любую рыбу, попавшую не в свою акваторию. Особенно эту неутоленную, несытую, беспокойную душу. Но коли играешь по этим правилам, не взбрыкивай, терпи, дорогая. Обуздывай свой казачий нрав.
Он торопливо взглянул на часы. Еще раз проверил ладонью щеки и подбородок — нет ли щетинки?
