Впрочем, излишние опасения. Схватил приготовленный букет и не без лихости хлопнул дверью.
Потом стоял на условленном месте, жадно вдыхал морозный озон, вглядывался в игру огней. Вот он, мой доблестный стольный град. Словно напутствует и ободряет. Еще один обязательный тест. Мне предстоит двойная встреча. Прежде всего — с молодой Нефертити, кроме того — с наступающим годом. Что меня ждет, каким он будет? Тот, что уходит, был не из худших — на сей раз возлюбленная права. Прав был и я, когда напомнил, что я и встречаю и прощаюсь. Мой соловьиный сезон убывает. Молодости осталось немного — на две пригоршни, на два глотка. Время подсказывает: смелее. Не медли. Пока я — еще союзник. Но буду я им совсем недолго.
Сегодня напомнила о себе полузабытая южная родина — пришла новогодняя телеграмма от пылкого юного земляка. «Из кожи лезет бедный птенец», — сочувственно улыбнулся Лецкий, испытывая в который раз уже привычное умиление. Как кружит эту бедную голову далекая праздничная Москва. Лецкому чудится, что он слышит, как юноша шепчет себе: «Решайся!».
Неслышно подкатила машина. Он сразу увидел суровый профиль и узкую руку на замершем обруче.
— Займите место рядом с водителем, — сказала Ольга. — Какие розы!
— С грядущим, — он мягко хлопнул дверцей. — Какой водитель — такие розы. С очередным вас взятым барьером.
— Вы не замерзли, пока меня ждали?
— Люблю состояние ожидания.
— Я — тоже. Правда, бывает и так: дождешься — и тут же разочаруешься.
— Надеюсь, сегодня так не случится.
— От вас зависит, — сказала Ольга.
— Я постараюсь, — заверил Лецкий.
Машина тронулась. Оба молчали. «Я — как мальчишка», — подумал Лецкий. Негромко спросил:
— Куда везете?
— В один оазис. Вполне пристойный.
Молчание. Лецкий взглянул на спутницу. Узкая ладонь на руле, белая шуба, как пятнышко света в моторизованной каютке. «Занятно складывается фабула, — мелькнула удивленная мысль. — Всего лишь три недели назад не знал, что она существует на свете. И вот несемся куда-то вдвоем, словно отрезанные от мира. И с каждым вращением колеса куда-то проваливается, истаивает, отбрасывает копыта год».
Пока они укрощали Москву, Жолудев неторопливо двигался в обратном направлении, к дому. Под Новый год скопились обязанности, с которыми надо было разделаться, — несколько необходимых визитов. Он мысленно себя похвалил за то, что выполнил всю программу. Теперь он вернется в свое укрывище, поужинает и ляжет спать. Кончается неописуемый, странный, не схожий со всеми прочими год. Чего лишь в нем не было? Невероятные, почти фантастические зигзаги. Сначала — привычные вечера, они ничего не предвещали, потом — неожиданный поворот, кружение сердца и головы, нечеловеческое счастье. Потом — разлука и лед отчаянья. И вдруг — еще один поворот. Сосед — загадочный искуситель. Водоворот непонятной деятельности, имеющий архиважный смысл. Какая-то череда открытий. С пугающей четкостью стало ясно, что он и не знал себя самого. Не ведал о собственном существе, склонном к экспансии и авантюре. Вдруг выяснилось, что есть в нем дар, долгие годы существовавший сам по себе — бесплодно, бесцельно. И оказалось, что он не просто жилец Иван Эдуардович Жолудев, что он — человек предназначения, призванный совершить нечто важное, еще неясное, лишь мерцающее. Кроме всего, он носитель тайны — все то, что теперь о себе он знает, больше не знает никто на свете. Если, само собой, не считать перевернувшего его жизнь дьявола из соседней квартиры.
На лестнице он столкнулся с Геннадием. Муж Веры возвращался домой, нагруженный праздничными покупками. При виде Жолудева нахмурился, багровый затылок вмиг затвердел и, кажется, покраснел еще больше. Ореховые глаза почернели.
— Добрый вечер, — сказал Иван Эдуардович.
— Привет, привет, — пробурчал Геннадий.
Жолудев пробормотал неуверенно:
— С наступающим… с новым счастьем.
— И старого хватит, — хмыкнул Геннадий.
Осведомился:
— Встречать направился?
— Нет, я — не из дому. Я — домой, — откликнулся Жолудев, вдруг смутившись.
— Один, что ли, встретишь?
— Так получилось, — ответил Жолудев виновато, как будто признаваясь в проступке.
Геннадий помолчал и сказал:
— Ну ладно. С Новым годом. Удачи.
— Спасибо. Вам также.
Они помолчали. Геннадий неожиданно буркнул:
— Вере привет передать?
— Разумеется, — Жолудев густо покраснел. — Радости, бодрости и здоровья.
— Здоровья ей точно не помешало б — задумчиво проговорил Геннадий. — Как говорится, от бога зависит. Захочет — и веники запоют. Спокойной ночи.
— Всего вам лучшего, — прошелестел еле слышно Жолудев.
Дома он сел в дырявое кресло и, опустив свою голову на руки, попробовал несколько упорядочить нахлынувшие запретные чувства. Надо заставить себя наконец жить на этом свете без Веры. А как это сделать? Кто научит?
А Вера Сергеевна расстелила пахнущую крахмалом скатерть и стала готовить вечерний стол. Поставила крохотную елочку, достала из шкафа два прибора. Геннадий смотрел, как она хлопочет, и думал неизвестно о чем.
Она спросила:
— Ты не простыл? На улице нынче — мороз и ветрено.
Он покачал головой:
— Нормально.
И неожиданно сказал:
— Встретил сегодня я твоего…
— Кого это?
— Кого? Твоего! Не хлопай ресницами, будто не знаешь.
Она помолчала. Потом обронила:
— А далее — что?
— А ничего, — мрачно откликнулся Геннадий. — Спросил его, где он нынче пирует? Ответил, что будет дома. Один.
Вера Сергеевна проговорила, не глядя на мужа:
— Что тут поделаешь? Он — одинокий человек.
Геннадий ничего не ответил. Она озабоченно оглядела накрытый стол, всплеснула руками и побежала на кухню — в духовке поджаривался и румянился гусь. Вернувшись, назидательно бросила:
— Нельзя разговоры разговаривать, когда готовишь. Еще осрамишься.
Геннадий буркнул:
— Сходи, позови его.
— Кого позвать-то?
— Да брось придуриваться, — сказал Геннадий. — Скажи, пусть придет. Встретим все вместе. Как положено. Он здесь бывал, дорогу знает.
Вера Сергеевна спросила:
— Ты что удумал?
— А не гадай. Нечего особо придумывать. Встретим втроем. Хоть — по-людски. И по-соседски. Поди, скажи ему.
Он ей и впрямь не мог объяснить, зачем ему понадобился Жолудев. Допустим, что был тут и интерес
