— Выразительность и живость твои, но… странная вещь! Вроде бы и вырезано тщательно, особенно пасть и глаза… и в то же время работа… ну, простая! Без тонкости, без изящества. Задние лапы только намечены… ты не закончил статуэтку?
— Закончил, — твердо ответил Тиршиал, который не собирался уродовать своим непослушным резцом чужую работу. — Задние лапы такими и останутся. Зверь словно вырастает из сугроба или тороса. Потому что это не медведь. Сам Север ощерился на человека! Сам Уртхавен!
Высокородный господин нахмурился и с новым интересом взглянул на статуэтку.
— Уртхавен в обличье медведя? Гениальный замысел! Ты прав, мастер: тонкость и изящество здесь все бы и испортили.
— В том-то и дело! — Тиршиал чувствовал себя все увереннее. — Северяне вырезают простенькие, но любопытные фигурки, и я попробовал им подражать. Мой господин не поверит — одним ножом работал, обыкновенным острым ножом! Хотя и брал в дорогу ящичек с инструментами!
— Эта вещь должна заинтересовать светлую королеву…
Тиршиал скромно кивнул, но душа его встрепенулась в предчувствии барыша.
— Медведь неплох, но здесь я не до конца отрешился от прежней манеры. А хочется создать несколько статуэток, как это делают оленеводы и китобои, чьи простые сердца открыты красоте суровой заснеженной земли. Я вырежу моржа — клыкастого, усатого красавца, властителя побережья! И двух волков, сцепившихся из-за добычи: злоба и голод! Да, людей, это обязательно! С этого и начну: лодка с китобоями, на носу — гарпунщик… у меня уже стоит перед глазами взмах руки с гарпуном!..
Так было положено начало знаменитому «уртхавенскому созвездию». «Север-медведь» считается теперь жемчужиной королевской коллекции.
Через два года Тиршиал вновь отправился на север за моржовой костью. Разумеется, он навестил своих уртхавенских приятелей. И поинтересовался, продолжают ли они баловаться резьбой…
Нынешняя поездка — уже третья…
И не стыд мучит Тиршиала, не стыд! Ну, уколет иногда воспоминание о «неумытом китобое»… Но ведь он так радовался рыболовным крючкам!
И не раскаяние мешает уснуть, а страх перед разоблачением. Если выяснится, что великий мастер не умеет резца в руках держать, — это будет крах, позор и разорение…
В детстве Тиршиал не раз слышал сказки о людях, которых судьба начинала осыпать щедрыми дарами. Эти глупцы теряли голову от счастья, начинали загребать блага жизни обеими руками, алчно требовали все больше славы, власти, богатства — еще, еще, еще!.. А потом судьба, зло посмеиваясь, щелчком сбрасывала зарвавшегося человечишку на самое дно горя, нищеты и позора.
Тиршиал не хотел такого конца для своей сказки. Надо вовремя остановиться… но как?
Дело не в деньгах. Торговля приносит хороший доход. Дело в славе. В проклятой краденой славе.
Если великий резчик объявит, что труды его подошли к концу и пора оставить мастерскую, самые знатные и влиятельные лица Тайверана потребуют, чтобы он сделал для них «самую-самую последнюю вещь». Среди этих заказчиков наверняка будут Мудрейшие Кланов. И королева. И король. Того, что осталось на дне седельной сумы, на эту ораву никак не хватит.
Потому и едет Тиршиал на север, не сворачивая с пути, какие бы препятствия не возникали перед ним. Не моржовая кость нужна ему, а поделки из нее. Вдруг да удастся откупиться от судьбы!
— Разбойники, госпожа? — Комар пожал плечами. — В это время они расползаются по деревням. По двое, по трое, а где и десяток приткнется. Не в лесу же им зимовать, на радость троллям!
— Так пройдитесь по деревням, — ровно, сдерживая ярость, приказала Вастер. — Узнайте, кто из чужаков забрел туда… Сумеете изловить хоть одного разбойника — награжу. Я должна узнать, кто побывал в замке в тот день, когда пропали пленники из Людожорки!
Женщина вскинула к груди руки со сжатыми кулачками.
Наградить этих мерзавцев? Их бы насмерть запороть! Ведь это они, погнавшись за грошовой прибылью, оставили в живых Эйнеса!
Но нельзя, никак нельзя сорвать зло на негодяях! Они нужны Вастер! Не потому, что они преданные и исполнительные — нет, за медяк продадут хозяйку. Зато перед ними не нужно притворяться. Не нужно ничего им объяснять. Достаточно приказать…
— Ищите! Отправляйтесь прямо сейчас! Если схватите кого-то из разбойников — пытайте на месте, пока не расскажет, кто из их проклятой банды посмел разгромить мою комнату и где сейчас добыча! Но главное, отыщите — у разбойников, у Эйнеса, у Тысячеликой, у кого хотите! — шкатулку с разноцветными стеклянными бусинами. А не то — глядите у меня!.. Как я плачу по этой шкатулке, так и вы рыдать будете! Кровавыми слезами!..
— А почему, дорогая? — послышалось от дверей. — Почему ты плачешь из-за каких-то стекляшек?
Вастер, побледнев, беспомощно взглянула на румяное лицо вошедшего Унтоуса, на острые глазки, в которых светилось подозрение.
— У тебя украдены золотые украшения, а ты убиваешься из-за стеклянных бусинок… которые я тебе, кстати, не дарил… Что она значит для тебя, эта шкатулка, — объясни, моя радость?
Супруга владельца замка на мгновение растерялась — но тут же расцвела в обворожительной улыбке:
— Ах, дорогой, не забивай свою умную голову пустяками, которые женщина принимает слишком близко к сердцу! — И нахмурилась с шутливой угрозой. — Если муж не оставляет жене ее безобидные маленькие тайны, она может завести одну большую!
Почему-то Эйнес не вспомнил о том, что по осени Тагизарна разливается. Возможно, потому, что в верховьях, где стоял его родной замок, она не такая полноводная…
И теперь мужчина с тоской смотрел на реку, поднявшуюся в берегах и поглотившую место, где на них со спутником напали стражники.
Вон там торчит из воды вершинка полузатопленного деревца. Это по его корням Эйнес пытался спуститься к реке, а когда понял, что не успеет это сделать, — бросил в воду флягу.
Теперь Эйнес по валунам пробрался ближе к приметному деревцу и, проклиная себя за то, что в детстве не научился плавать, начал забрасывать в воду попеременно то круглую сетку, то крюк (которым надеялся подцепить ремешок фляги).
Солнце поднялось уже высоко, а отчаявшийся человек еще продолжал безрезультатную «рыбалку». Он спустился ниже по течению и теперь полулежал на каменистом обрыве, бросая в воду то сетку, то крюк. Нет, надежды не осталось, но прекратить эти размеренные бессмысленные действия — означало сдаться, признать себя побежденным…
Мир исчез для Эйнеса — осталась только ненавистная серая гладь, в которую раз за разом бухался крюк. И разум, оцепеневший от безнадежности, не сразу воспринял детский голосок, зазвучавший в двух шагах:
— А что мой господин делает?
Эйнес, продолжая собирать мокрую веревку для нового броска, повернул голову.
Рядом стояла Недотепка, улыбаясь во весь свой большущий рот. Серое платье, явно перешитое из хозяйкиного, было усажено пятнами, словно кто-то пытался разукрасить повеселее унылый однотонный наряд. В левой косичке голубела распустившаяся ленточка, правая растрепалась.
— Ты откуда взялась? — охнул Эйнес.
— Заблудилась. — По тону Недотепки было ясно, что она не считает свое приключение трагедией. — Я пришла посмотреть, как поднялась вода. Ой, как поднялась, даже старую вербу затопило вот настолько! — Девчушка провела ладонью по воздуху на уровне глаз с такой гордостью, словно это по ее велению Тагизарна вышла из берегов. — И пристань затопило, вот! А потом я перепутала и пошла не в ту сторону!
Последнюю фразу Недотепка произнесла так же гордо и радостно. Эйнес вздохнул: хозяин постоялого Двора рассказывал ему, что придурковатая служанка путает «направо» и «налево» и способна заблудиться
