следующее:
«Утром, в день кончины Старца Силуана, оставив свою работу, я пошел в церковь читать псалтирь над ним и усердно просил Господа дать мне уразуметь из этого чтения, как прошел он свой монашеский путь и угодил ли он Богу? Когда я вошел в церковь, бывший там монах читал: «Бог мой еси Ты, и вознесу Тя; исповемся Тебе, яко услышал мя еси и был еси мне во спасение. Исповедайтеся Господеви, яко благ, яко в век милость Его». Видя, что он кончил кафизму (16), я сказал ему: «Идите отдыхать, а я продолжу». Он ушел, и я занял место у аналоя и начал читать следующую (17) кафизму: «Блажени непорочни в пути, ходящий в законе Господни. Блажени испытающии свидения Его, всем сердцем взыщут Его… Оправдания Твоя сохраню… Всем сердцем моим взысках Тебе… Устнама моима возвестих вся судьбы уст Твоих… На пути свидений Твоих насладихся, яко о всяком богатстве», и прочее этого удивительного псалма. И тогда уверился я сердцем, что он угодил Богу».
После кончины Старца, один иеродиакон просил у Игумена Монастыря благословения «уйти на пустыню». Вызванный на Собор Старцев, он должен был дать ответ на вопрос, почему он хочет выйти из Обители? Иеродиакон ответил, что он думает, что ему это полезно ради спасения. Тогда один из соборных старцев, схимонах Матфей, говорит: «Разве неудобно спасаться здесь? У нас в Обители всю свою жизнь провел покойный Отец Силуан, и разве вы найдете в пустыне кого-нибудь большего?» И это сказал Отец Матфей, который при жизни Старца Силуана был один из наиболее опасавшихся за него.
Другой из старейших монахов Монастыря, схимонах Трофим, весьма замечательный подвижник, жизнь которого могла бы послужить благим примером для многих, после кончины Старца читал часть его записок. Слова Старца о любви Божией, о смирении, о том, чтобы «держать ум свой во аде, и не отчаиваться», и другие — произвели на него глубокое впечатление. Помню нашу встречу с ним у «малой порты» Монастыря. Остановив меня он сказал:
— Теперь я увидел, что Отец Силуан достиг в меру Святых Отцов… Кончина его меня убедила.
— Отец Трофим, — позволил я себе сказать, — неужели полвека совместной жизни в Монастыре вас не убедили в этом, а только кончина?
— Я всегда любил его и радовался, встречаясь с ним, но мне казалось, что слишком прямо (непосредственно) говорит он с Богом, и я, правду сказать, боялся за него.
— Как же он говорил, что вы боялись за него?
— Он хоть очень просто, но как-то так смело и дерзновенно говорил о молитве и о Боге, как об одном Отце, что я, бывало, останавливал его и говорил: «перестань, отец…» Мне казалось, что он потерял страх Божий.
— А когда вы его останавливали, то как он отвечал?
— Он всегда был ровный. Остановлю, и он замолчит.
— А сердился ли он, когда вы его останавливали?
— О, нет! Он был мягкий человек и не помню, чтобы он когда-нибудь рассердился.
— Отец Трофим, вы же знаете, что прельщенные всегда бывают непослушливы и обижаются, если их порицают. Как же вы не обратили на это внимания?
— Так вот Бог скрыл от меня… Уж очень был он прост… Я только теперь понял свою ошибку.
— А что вы скажете о его записках?
— Я сказал уже вам, что он пришел в меру Святых Отцов.
Один Сербский епископ, несколько раз посетивший Святую Гору и очень полюбивший Старца, узнав о его кончине, написал в своем миссионерском журнале некролог под названием: «Человек великой любви», где между прочим говорит о нем следующее:
«Об этом дивном монахе можно только сказать — сладостная душа. Не только я почувствовал эту сладостную душу, но и каждый поклонник афонский, которому пришлось встретиться с ним. Силуан был высок, крупен, с большой черной бородой, и своим внешним видом не сразу располагал к себе незнакомого. Но довольно было одного разговора, чтобы полюбить этого человека… Он говорил о безмерной любви Божией к человеку, и приводил грешника к тому, чтобы он сам себя строго осудил». Рассказав затем о некоторых беседах со Старцем, епископ пишет:
«Этот дивный подвижник был простой монах, но богач в любви к Богу и ближним. Многие монахи со всех сторон Святой Горы прибегали к нему за советом, но особенно любили его сербские монахи из «Хилендаря» (название Сербского Монастыря) и «Постницы Святого Саввы» Сербского). В нем видели они своего отца духовного, возрождавшего их своею любовью. Все они сейчас больно почувствовали разлуку с ним. И долго, долго будут они помнить любовь Отца Силуана и его мудрые советы».
«И мне Отец Силуан очень много духовно помог. Я чувствовал, как молитва его укрепляла меня. Всякий раз, когда бывал на Святом Афоне, я спешил с ним увидеться»…
Заканчивает автор свой некролог следующими словами:
«И еще есть многое и многое, что пришлось мне слышать от Отца Силуана и слышать о нем от других. Но кто бы мог все это перечислить и записать? Книга его жизни вся исписана бисером мудрости и золотом любви. Это огромная нетленная книга. Теперь она закрыта и руками его ангела хранителя представлена вечному и праведному Судии. А вечный и праведный Судия скажет душе, которая его так любила на земле: Верный слуга Мой, Силуан, войди в радость Господа Твоего. Аминь» (Е. Н.).
Другой русский Епископ, Митрополит В., знавший Старца лишь по переписке с ним и по рассказам видевших его, получив известие о его кончине, писал Игумену Иустину (18-11-1938):
«Ваше Высокопреподобие, Достопочтимый отец Наместник с братией!
Получил Ваше извещение о кончине преподобного Старца о. Схимонаха Силуана… Царство ему небесное!..
Не нам грешникам судить о святых людях. Сам Бог прославляет их, якоже весть. Но совершенно искренно скажу, что в последние годы я не ощущал ни от кого такой силы благодати, как от него, о. Силуана. Трудно рассказать словами, в чем была эта сила. Как про Христа Господа говорили при жизни Его на земле, что говорил Он со властию, а не якоже книжницы… так и из писем о. Силуана совершенно явно ощущалась мною грешным такая сила, какой я не испытывал ни от кого. Небесный Божественный дух… Убедительный без всяких докзательств… Точно голос «оттуда», от Бога… И лучше сказать не умею… И потому я храню его письма ко мне. И если бы я не знал ничего об его жизни, подвигах, молитве, послушании, то одного духа писем довольно для меня, грешного, чтобы считать его преподобным».
Но расскажу еще один случай прозорливости его. Некая мать, живущая теперь за границей, давно потеряла связь со своею дочерью, оставшейся в России. И ей хотелось знать: как молится за нее, — как за живую или усопшую?
Вопросила она Старца Силуана, и он ей несумнительно ответил, что дочь ее жива и благополучна… И действительно, через несколько месяцев после этого одна женщина поехала в Россию, разыскала потерявшуюся, виделась и говорила с ней. [Об этом случае известно и мне. При переписке Старца с разными лицами я служил ему в качестве секретаря. Старец рассказал мне, как во время молитвы Бог открыл ему о состоянии дочери этой женщины.]
Далее Митрополит рассказывает еще об одном несколько подобном случае прозорливости и затем пишет:
«Позволяю себе спросить: не соблаговолите ли собрать в архив сведения о нем? Ведь это и поучительно, и утешительно, и спасительно нам грешным. И письма его собрать бы (хоть в копиях).
Еще прошу: разрешите о. С. прислать мне что-либо из вещей покойного, а также утешить меня ответом на мое письмо к нему.
В письме ко мне Митрополит писал:
«Чрезвычайно благодарю Вас за Ваше письмо об о. Силуане… И жажду еще о нем узнать… Из моего письма к о. Наместнику Вы узнаете о моем отношении к почившему старцу.
А если бы Вы написали о нем еще больше, то не только я, но и многие были бы очень и очень благодарны.
Кто он? Где был до Афона? Почему пришел туда? Как спасался? Что говорил (даже и мелкие подробности важны)? Не знаете ли фактов особых? Как молился?
Пока еще живы Вы и другие свидетели — собирайте и записывайте о нем все до мелочей… — Это —
