Оставшись один, Берс погрузился в тяжелые раздумья. Так с ним было всегда, поэтому он и стремился к людям. Но все равно получалось так, что он, подобно вечному страннику, ездил почти всегда один. Нет, никто не сторонился его, не чуждался, наоборот, все его встречали приветливо, везде ему были рады.
А в том, что ему приходилось разъезжать одному, была простая и жестокая необходимость. Вот почему и без спутников он не чувствовал себя одиноким.
Солнце поднималось все выше, и в согретом воздухе уже заливался жаворонок, которого горцы назвали 'птичкой пахоты'.
'Точно сказано, — подумал Берс, — прилетел жаворонок — запрягай плуг'. Но пахаря этой весной увидишь редко, хотя и холмы уже накинули зеленые шали, и деревья покрылись липкими почками.
Весна… Берс поднял голову. Убогие аулы лепились к склонам, точно ласточкины гнезда. Они только- только начинали оживать.
Чье сердце не дрогнет при виде их? И он, Берс, тоже виноват перед ними. Чувство вины ни на минуту не оставляло его. Люди гибли, защищая эти аулы. А где был он? Далеко. Очень далеко от родных гор. И не испытывал ни горя, ни ужаса. На его теле нет ни одного шрама, ни одной раны. И родители его не стали жертвами войны, так как она не коснулась их. Братьев же и сестер Берс не имел. Но разве те, кто лежат в этой сырой земле, не его кровные братья и сестры, а горе живых — разве не его горе?
Недалеко от Джугурты повстречался Берс с худым и тощим стариком, казалось, высушенным на солнце. Он еле-еле ковылял, согнувшись под тяжестью вязанки дров на спине. Не доезжая до него, Берс спешился.
— Ассалам алейкум! Пусть пошлет Аллах мир и счастье твоему очагу.
— Ва алейкум салам! Да благословит и тебя Аллах, молодой человек, — ответил старик, не поднимая головы.
За тяжелой ношей Берсу не было видно его лица.
— Устал, старик?
— Если сказать правду, то силы уже на исходе.
— Давай я понесу, а ты садись на коня.
— Не стоит, мне теперь недалеко осталось. Спасибо тебе.
Поезжай. Я уж как-нибудь сам.
Берс не мог проехать мимо и тем нарушить обычай горцев. Так заведено: повстречается на пути старец, всадник, не доезжая до него шагов пятидесяти, спешивается и, лишь отойдя от него на такое же расстояние, вновь садится на коня. А если догнал его, то уступает ему коня, сам же идет пешком. Старый горец, конечно, не заставит молодого долго идти пешком. Самое большее, проедет с полкилометра, возвратит коня и скажет:
'Спасибо, молодой человек. Пусть Аллах продлит твою жизнь'.
Старик сбросил вязанку, разогнул усталую спину. Землистое лицо его со впалыми щеками вспотело, слезящиеся глаза по-доброму глядели на Берса. Тот помог ему взобраться на коня, а сам пошел рядом, взвалив на себя дрова.
— Быки-то у тебя есть?
— Есть одна старая коза. И больше ничего нет из живого, что с четырьмя копытами.
— Почему сам пошел за дровами? Не послал сыновей?
Лицо старика исказилось болью. Берс пожалел, что задал этот вопрос.
— Были, — промолвил старик чуть слышно. — Шестеро. И все шестеро захоронены вон на том кладбище, — старик рукой махнул вниз, на холмы, утыканные деревянными шестами, — такие шесты ставили у изголовья погибших на войне.
— Пятеро пали еще при Шамиле, они воевали в моей сотне. Шестой примкнул в Бойсангуру и тоже погиб. Вот один я и остался…
Возле аула старик попытался было сойти с коня, но Берс ему не разрешил и донес дрова до самого дома. Жилище, представшее его глазам, лишь с большой натяжкой можно было назвать домом.
Убогая лачуга, севшая на один бок, стояла в глубине заброшенного двора. С крыши свисали кукурузные стебли. Позади виднелся бывший сад, теперь наполовину обгоревший, обнесенный оградой из колючих кустарников. Молодая женщина подметала двор, а старуха доила, видимо, ту самую козу, о которой упоминал старик.
По двору верхом на хворостине скакал мальчишка лет семи-восьми, одетый в бешмет явно с плеча взрослого и таких же больших размеров баранью шапку, закрывавшую почти всю голову. Увидев их, мальчик отбросил хворостину, подбежал и взялся за повод коня. Женщины, перестав работать, с любопытством приветствовали гостя.
— Только один сын и успел жениться, — проговорил старик, заметив, как внимательно Берс разглядывает мальчика.
— Он и его мать — единственная отрада. Что бы мы делали без них? Аллах, прости за такие мысли! Заходи, заходи в дом, кусок сискала у нас найдется, а старуха сварит нам чай с молоком.
— Извини меня, я очень тороплюсь.
— Нет, так мы гостя не отпустим, — подала голос старуха. — Ты непременно должен выпить в нашем доме чаю.
— Желаю вам всяческих благ, — Берс взял из рук мальчика повод.-
Не горюйте. Счастливы те, что погибли в боях за родину. Живые им завидуют. Кто остался, тот допьет чашу горя до дна. Дай вам Аллах силы и мужества.
— Да продлит он и твою жизнь, — сказал старик. — Счастья тебе в жизни. Да сбудутся все твои мечты.
Берс вел коня на поводу, пока не выбрался из аула. Перед ним распахнулась Чеченская равнина. Черные горы с дремучими лесами, постепенно снижаясь, отступили. В лицо приятно ударил ветер. Чистый воздух был наполнен пересвистом и гомоном птиц.
Уже расцвела алыча. Она так густо разрослась, что казалось, весь лес покрылся инеем. Как хорошо,
