— Теперь и вы притесняете нас, — молвил пожилой турок.-
Последней скотины нас лишаете…
— Мы даже в город теперь боимся ехать, — бросил еще кто-то. -
На всех дорогах разбойничают ваши люди.
— Но больше всех достается нам, — вмешался худой армянин с повязкой на голове. — Потому что мы — иноверцы. Только что мы сделали вам плохого? Разве перед Богом не все люди одинаковы?
Делились и мы с вами, чем могли. И теперь бы рады, но и нам запрещают власти.
Арзу молчал и согласно кивал головой. Все, в чем местные жители обвиняли их, было чистой правдой. Ни спорить, ни возражать он не мог. Лишь Тарам старался свалить вину на турок.
Он то и дело склонялся к Маккалу, говорил ему что-то и просил перевести туркам.
— Мы грабим только богатых. Понятно, без убийств не обходится.
Случается, и бедных ненароком обижаем. Ну а как нам прикажете поступить иначе? Умирать голодными псами на дорогах? Это ведь ваш султан и русский падишах обрекли нас на голод и мучения.
Потому и вынуждены брать, у кого что есть. Или вам больше по нутру, коли все мы ляжем лицом к Каабе?
— Зачем ты еще больше расстраиваешь этих бедняков? — разозлился Чора.
— А я, по-твоему, кто? Князь?
— Ты все время лезешь не в свое дело.
— Я у тебя совета не прошу!
— Перестаньте! — прикрикнул Маккал. — Хорошо, Тарам, я переведу и эти твои слова.
Пожилой турок спокойно выслушал Маккала.
— Добрый ты человек, да разве повинны мы в вашем несчастье?
Что нам-то с вами делить? Бедность? Так ею полны и наши, и ваши дворы. Но кого бы ты ни ограбил, добрый человек, бедного ли, богатого ли, а расплачивается за это все равно бедняк. С него тогда дерут не две, а три шкуры. Вот напали вы на Муш, а кто пострадал? Тот, кто ютится на окраинах. А богачи-то живут в центре, и возмущаться тем, что мы сопротивляемся, когда нас грабят, по-моему, уж вовсе некрасиво. Ведь мы целыми днями гнем спины, чтобы прокормить своих детей. Скажите, кто добровольно уступит кусок хлеба, заработанный с таким трудом?
Все молчали. Гости, видимо, высказали все, что было на сердце.
Горцам же нечего было сказать в свое оправдание. Да и не подобало мужчине изворачиваться, когда в лицо говорят правду.
— У вас все? — спросил Арзу, нарушив затянувшуюся паузу.
— Вроде все, — ответил все тот же турок. И чтобы хоть как-то сгладить резкость своих слов, поспешно добавил:- Прошу, поймите нас. Мы и теперь готовы помочь вам, но мы бессильны.
— Мы рады, что вы пришли к нам, — сказал Арзу, — и откровенно высказали все, что у вас было на душе. Да, мы очень виноваты перед вами. На вашу доброту мы ответили черной неблагодарностью, что тягостно вдвойне. Но поймите, среди стольких тысяч людей, изгнанных с родины и брошенных на произвол судьбы, обязательно найдутся и такие, у которых быстрее иссякает терпение и ожесточается сердце. Передайте своим: и армянам, и туркам, и грузинам, и курдам, что мы бесконечно благодарны за их помощь и сочувствие. С сегодняшнего дня грабежей больше не будет. И теперь задержимся мы здесь недолго. Или вернемся домой, или уйдем на запад. Во всяком случае, мы так хотим. Как решит Аллах, не знаем.
Расстанемся друзьями. Простите нам наши грехи. Не по злому умыслу мы вас обидели.
— Не ходите за Диарбекир, — посоветовал босоногий армянин, подходя к Арзу. — Там вы погибнете.
— Спасибо, друг! — с чувством воскликнул Арзу, крепко пожимая его руку и обнимая на прощание. — Спасибо!
* * *
Мачиг обычно просыпался ни свет ни заря. Он садился у входа в землянку и затягивал мелодию зикра. В то утро, когда умер Данча, он сидел на своем привычном месте, уткнувшись головой в колени, и даже не заметил, как к нему подошел Мовла в сопровождении высокого незнакомого человека.
— Я центороевец, — сказал незнакомец. — Васал из Гати-Юрта попросил меня передать тебе это письмо. — И протянул пакет.
В коротком разговоре выяснилось, что центороевец прибыл с последней партией. Не успели Мовла и гость отойти от землянки, как Мачиг опрометью бросился к Маккалу. Но тот был занят умершим Данчой. Мачиг набрался терпения и решил ждать.
Когда возвращались с кладбища, Мачиг попросил Маккала задержаться.
— Вот, от Васала, — Он вынул из-за пазухи письмо. — Прочти.
Маккал развернул сложенный вчетверо пожелтевший лист грубой бумаги:
'Да пошлет тебе Бог утешение, прими от нас братский салам, наш дорогой брат Мачиг!
Шлем мы также салам и поклон нашим братьям Арзу, Маккалу, Чоре, Али, сестре Зазу, детям…
Брат мой, Мачиг, после разлуки с тобой и аул, и весь свет кажутся мне пустыми. Каждый день я вижу ваш опустевший двор, где вы ходили, и сердце мое сжимается от боли. Вы уехали, и жизнь наша стала еще горше, неизвестность мучает нас, тоскуют по вам высокие горы, плачут зеленые леса. Мы не получаем от вас вестей, не знаем даже, живы ли вы?
Что случилось с вами? Какова ваша участь? Как доехали? Все ли так хорошо, как говорили? Трудно поверить в счастье вдали от родины, и все-таки от души желаем вам мира и покоя. Я знаю, Зазу будет очень скучать по дому. А как там Зару, Кюри? Как поживает семья Ибрагима? Знать бы нам, что у вас все хорошо, так от сердца печаль отлегла бы…'
