Так было испокон веков. И кто может подсказать, как изменить столь жестокий характер жизни, заведенный самим же человеком?
Как бороться против им же посеянной несправедливости? Ответить на все эти вопросы Али пока не мог. Только в одном он был твердо убежден: несчастье одних всегда является счастьем для других…
Сюда, под искалеченное человеческой рукой ореховое дерево на склоне горы, они пришли ночью и расположились на поляне, которую кто-то очищал от камней. Камни были сложены в кучи, но меньше их на земле и в почве не стало.
Вчера, на закате дня, Арзу потерял сознание. Али и Эсет просидели около него всю ночь, не смыкая глаз. Али облегчал страдания брата, как только мог. Разорвал последнюю рубашку и ее полосками перевязывал рану. Черкеску постелил на толстый слой листьев, собранных Эсет, а под голову ему положил свою папаху. Так и провел он эту ночь полураздетый, склонившись над братом, прислушиваясь к его тяжелому и хриплому дыханию. Нос Арзу заострился, лицо побледнело и приобрело желто-зеленый оттенок, бескровные губы растрескались, вокруг рта появилась частая мелкая сыпь. Ночью было довольно холодно, но Али этого даже не ощутил. Горе своей огромной тяжестью придавило его, и ему временами казалось, что умирает не Арзу, а он сам.
Али, прижимая к груди отяжелевшую голову брата, тихо шептал молитвы. В нескольких шагах от них, покрытый старой буркой, лежал уже застывший труп Чоры. Из его рваных лаптей выглядывали черные потрескавшиеся пальцы ног.
'Неужели Арзу вот так и умрет?' — с ужасом подумал Али, и ему опять стало невыносимо жарко в груди. Мысли его то и дело путались. Он ни о чем не мог думать. Только об Арзу. Хорошо, что он вместе с братом отправился в Турцию. Он уже тогда словно предчувствовал, что должно произойти что-то страшное.
И на протяжении всего их совместного пути это чувство ни на миг не покидало его, и он постоянно молил Бога об одном:
отвратить от брата надвигающуюся на него беду. Но молитвы не помогли, и свершилось то, чего больше всего боялся Али: Арзу умирал. Как? Как помочь ему? Если бы было возможно, Али не задумываясь отдал бы ему свою жизнь, а сам бы вместо него умер. Как же это все-таки страшно: умирает самый близкий тебе человек, и ты ничего не можешь для него сделать.
Эсет тоже сидела у изголовья умирающего, прикладывала мокрую тряпку к его горячему лбу, смачивала его пылающие губы.
— Арзу, родной мой, — шептала она, заглядывая в лицо с таким трудом обретенного и так страшно уходящего от нее мужа. — Не бросай меня. Не оставляй меня снова одну. Ты должен жить.
Пусть лучше умру я, коли уж Богу так угодно, чтобы один из нас обязательно умер… 'Всемогущий Аллах, будь милосерден, пощади моего мужа ради нашего будущего ребенка…'
Неподалеку послышались удары кирки и мотыги о камни. Это начали копать могилу для Чоры. На рассвете Касум и Мачиг спустились в армянское село и доставили оттуда все необходимое.
Вместе с ними пришли местные крестьяне. Кто нес носилки, кто лопату, кто мотыгу. Принесли воду и еду. И как ни уговаривал их Касум. как ни протестовал, убеждая, что им ничего не нужно, что они справятся и сами, крестьяне не захотели его даже слушать.
— Не мешай им, — сказал тогда Мачиг, — они хотят помочь нам в нашем горе от чистого сердца.
Крестьяне кивали головами, мол, правильно говорит старик, и молча двинулись за ними к поляне. Изъяснялись мимикой и жестами. Старый армянин пояснил, что мертвого они похоронят, а вот раненого заберут в свое село и найдут ему табиба[104]. Он поднял палец вверх, показывая, что, мол, дождь пойдет, туман осядет.
Двое крестьян остались помочь рыть могилу для Чоры, а четверо ушли в сторону ущелья. Там их помощь, возможно, требовалась больше. Но только они успели скрыться за ближайшими деревьями, как появились новые люди. Али поднялся им навстречу.
— Баркалла, совбол, — говорил он, путая чеченские и кумыкские слова, растроганный до глубины души. — Могилу уже копают. А раненого мы у вас оставим. Баркалла…
Слышался плач, разноголосые причитания:
— Вай, лми![105]
— Вай, мэ![106]
— Вай, худай![107]
— Вай, дада![108]
Казалось, люди самых разных национальностей, живущие здесь на холмах и в низинах, переживают одно большое, общее для всех горе. Тяжелая рана брата лишила Али всего — и мужества, и физических сил, и даже разума. Он смотрел вокруг безумными глазами. Дома он бы достал лекарств, лечил бы брата травами.
Чеченские горы и леса были его родным домом, в котором он знал все, что есть, и нашел бы то, что ему нужно.
Арзу застонал и вновь начал бредить, как бредил всю ночь. И так же, как ночью, вновь звал Маккала, Берса, Солта-Мурада, Умму, Атаби, Шоипа. Ругал Мусу, Сайдуллу и Эмин-пашу.
К полудню жар несколько спал, а дыхание стало более ровным.
Неожиданно Арзу открыл глаза и попросил пить. Али поднес к его пересохшим, растрескавшимся губам бурдючок, заполненный холодной ключевой водой. Арзу выпил его до дна и долго выжидающе смотрел в глаза Али. Казалось, он молча просил рассказать о всех событиях вчерашнего дня. Но Али молчал. Брат не должен был знать тех страшных подробностей. И потому Али даже сидел так, чтобы Арзу не увидел мертвого Чору, своего ровесника, своего друга детства, своего боевого товарища, с которым он до самой последней минуты делил горе, радость и надежды. Конечно, скрыть совсем его смерть было невозможно, но Али стремился оттянуть тяжелую для брата минуту.
— Чора уже ушел? — спросил вдруг Арзу.
Али растерялся.
— Не скрывай, Али. Сердце подсказывает мне, что его уже нет в живых… И он еще не похоронен… Я чувствую его где-то рядом с собой…
Али продолжал молчать.
