пути. Если вы с дорогими мне людьми разрешите отправиться в Мекку, между нами состоится мир, в противном случае — нет'.
Барятинский принял условия мира. Князь послал к Шамилю двух полковников — Лазарева и Касума Курумова.
Трагичным был для имама этот день. Васал будто воочию вновь увидел высокую, чуть сгорбленную, но не потерявшую еще своей былой мощи и силы статную фигуру Шамиля. В белой черкеске, перехваченной в тонкой талии наборным ремнем, с кинжалом на боку, в белоснежной чалме он медленно переступил порог сакли, сделал несколько шагов и остановился. В ту же минуту к нему подскочил Бойсангур.
— Что ты делаешь, имам?! — воскликнул наиб. — Одумайся! Ты позоришь не только нас, живых, но и мертвых!
Шамиль многое прощал этому храбрейшему из своих наибов, но сейчас он потупился.
— Так нужно, Бойсангур. Люди просят мира. — Ему стыдно было признаться перед своим наибом, что и сам он пришел к такому же решению.
— Просят не люди — трусы! А с каких это пор ты стал прислушиваться к голосам трусов?
— Мужчина не тот, который громче всех кричит. Не горячись, Бойсангур. Сопротивляться бесполезно. Ты же сам видишь, сейчас люди гибнут зря.
— Ах, вот оно что! — вскричал Бойсангур, сжимая единственной рукой рукоять кинжала. — Значит, и раньше люди гибли зря?
Десятки, сотни тысяч людей! Посмотри на Чечню. Не ты ли клялся ей в верности? Не ты ли говорил, что не оставишь ее, пока жив?
Забыл свои слова? И в тяжелый момент хочешь поднять руки, спасая свою жизнь? Ты считаешь, что это достойно мужчины? Мы шли за тобой и верили тебе, как Богу. Вся Чечня покрыта могильными холмами. А разве лежащие под ними не хотели жить?
Но они не пощадили себя и погибли за святое дело!
— Твои слова — правда, Бойсангур. Все эти годы я держался благодаря твоему народу. Ваши наибы были верные и смелые. Но и они покорились русским, когда поняли, что силы Чечни на исходе. И только ты, мой храбрый Бойсангур, остался со мной до конца. Дагестанские же наибы почти все продались гяурам и теперь воюют против меня.
— Умоляю тебя, имам! Не делай этого. Ведь ты говорил, что лучше погибнуть, нежели отдать родные горы гяурам! Значит, и ты, и твои улемы обманывали нас? Они первыми разбежались, словно куры, завидевшие ястреба, а теперь и ты хочешь бежать следом за ними? До сих пор ты был героем, имам. Если ты сдашься, горы проклянут тебя!
— К чему эти бесплодные разговоры, Бойсангур? Я потерял Чечню и остался без рук и без ног… Ты же видел, мой верный Бойсангур, как сегодня я целый день призывал воинов драться до последнего. Что я первым брошусь на штыки врагов гяуров.
Ведь молчали же все. Нет, не молчали. Все требовали мира с гяурами. Даже мой любимый сын Гази-Магома. Народы устали…
обескровились… Зачем ненужные жертвы? В жертву я принесу себя и свою семью… Может быть, тогда генерал пощадит народ… Прости меня, Бойсангур! Прости.
И старый, усталый, но по-прежнему великий Шамиль, сгорбившись, шагнул вниз. Шамиль больше не поворачивался к Бойсангуру, ибо знал, что в спину Бойсангур не выстрелит…
А Бойсангур, одноглазый, однорукий, одноногий Бойсангур, в последний раз смотрел на своего любимого имама, на одного из самых великих людей, которые родились в этих седых горах.
Смотрел до тех пор, пока тот не скрылся за скалой.
И тогда старый Бойсангур, которого ничто не могло сломить на земле, отбросил ружье, издал крик отчаяния и рухнул на камни…
К Шамилю подвели любимого белого скакуна. Двое солдат придержали стремена, третий помог имаму сесть в седло.
Подбежавший полковник Лазарев потянул коня за узду, и конь, как и его седок, покорился чужой воле и покорно пошел за незнакомым ему человеком.
Аул остался позади. С высоты склона Шамиль видел ряды русских войск и среди них отряды дагестанцев. Близ князя Барятинского стояли его вчерашние наибы — Донаго-Магома, Даниэл-Султан Елисуйский, его бывший ученик, друг и советник — Амирхан.
Шамиль нахмурился и остановил коня.
— Уберите дагестанцев! — попросил он. — Иначе к сардару я не пойду.
Касум Курумов побежал вниз. Все наибы, а также отряды дагестанских добровольцев и ханских нукеров были немедленно удалены.
Бойсангур сидел на земле, все еще ошеломленный поступком имама. Потом он попросил посадить себя на коня и крепко привязать к седлу.
— Братья! — обратился он к воинам. — Я отступал вместе с имамом не для того, чтобы спасать свою жизнь. Мы не смогли отстоять свободу и независимость, нам не хватило для этого сил. Но никто из нас не посрамил честь наших предков. До последней минуты все мы были верны долгу, защищали родную землю и свою веру. Я не желаю сдаваться на милость гяурам. Я твердо решил — либо умереть, либо прорваться и тогда в родных лесах вновь продолжить борьбу. Кто смел, пусть идет со мной.
У кого заячья душа — пусть шагает за имамом. Да поможет нам всем всемогущий Аллах!
— Лучше смерть, чем позорный плен! — крикнул стоявший рядом с Васалом Косолапов и выхватил шашку.
В ту минуту поручика невозможно было узнать. Лицо его побелело, глаза метали молнии, он исступленно кричал что-то, размахивая шашкой. Это был подарок имама, и надпись на клинке гласила, что владелец шашки — 'герой, искусный в войне и бросающийся на неприятеля, как лев'.
Воздух задрожал от гортанных криков уцелевших воинов:
— Умрем, но не сдадимся!
