Причем чтобы народ ему поверил. Да не найдешь ты таких. Власти нагнали на них страху.
Арзу замялся.
— Тут подумать надо, — сказал он. — Сразу вот так и не ответишь…
— То-то… И я долго думал. Но представь себе, напрасно. Люди, особенно с прошлой зимы, в любого муллу потеряли веру. А сколько, по-твоему, нам их потребуется?
— Восемь, не менее.
— Вот видишь. А что, если мы объявим тебя шейхом? — рассмеялся Берс, хлопнув по плечу Маккала.
— Ты шутишь, а у меня такая мысль давно уже вертится в голове,
— серьезно сказал Арзу. — Чужих шейхов у нас было предостаточно. Пусть теперь свой будет.
— Да перестаньте! — махнул беспалой рукой Маккал. — До шуток ли сейчас.
— Какие же тут шутки, — заговорил серьезно Берс — Ты и будешь нашим духовным лицом, коль уж обойтись без них невозможно.
Совершишь паломничество в Мекку, купишь там десятиаршинную чалму, зеленый халат, по пути прихватишь и турецкую феску. Вот ты и готовый шейх. Насчет денег можешь не беспокоиться.
Как-нибудь дорогу оплатим. Что скажешь, Арзу?
— Да я согласен продать свои последние шаровары и дать Маккалу денег на дорогу.
— Смейтесь, смейтесь, — скривил губы Маккал. — Виноваты в том, к несчастью, мы сами. После шейха Мансура и Бейбулата у нас никого из своих не было. Приходит кто-то чужой: вор ли, нищий ли, мы его чуть не на руках носим. Делаем их шейхами, имамами… Но самое страшное, что это по вине некоторых из них погибли наши люди. Причина? Наша общая глупость…
Маккал всегда возмущался, когда речь заходила о духовных отцах, но таким непримиримым Арзу видел его впервые. Берс, чувствуя правоту Маккала, одобрительно кивал головой.
— Только уточним, Маккал. — Поднял руку Берс — В борьбе против угнетателей нельзя делить людей на племена и нации. Кто верен делу свободы — нам друг, кто за рабство — враг. Какой бы веры он ни был, к какой бы национальности ни принадлежал.
Помнишь, я рассказывал тебе, что когда венгры поднялись на борьбу за свою свободу, с ними оказались почти все народы Европы?
— Это другое дело, Берс. Мы тоже не делили людей ни по национальной, ни по религиозной принадлежности. Мы принимали, как родных братьев, всех угнетенных, всех изгнанных со своей родины: русских, грузин, осетин, кабардинцев, черкесов и многих других. Но я-то имею в виду совсем иное. Я говорю о честолюбивых людях, которые не думают ни о нашем народе, ни о своих народах. Они ищут таких глупцов, как мы. Они знают, что мы не уважаем себя, а потому приходят и садятся к нам на шеи. А мы? Мы даже помогаем им сесть поудобнее.
— Сами себя не уважаем, — повторил еще раз Маккал. — Другие это видят и используют нас, прости за сравнение, как стадо баранов. Любого проходимца мы принимаем за шейха только потому, что он знает наизусть короткую суру из Корана. И вот уже мы его кормим, поим, одеваем, лелеем, носим на руках. А что мы сделали со своим Мансуром?..
— Нельзя, нельзя, друзья мои, всех загонять в одну саклю.
Среди них были и честные люди, которые искренне боролись вместе с нами за дело народа, как против самого царя, так и против того же Шамиля.
— Мало их было, — сказал Маккал. — А было бы больше, если бы мы сумели уберечь их. Повторяю, мы не научились еще уважать друг друга. В нас укоренились низкая зависть, вражда. Если бы народ наш был сплоченным или если бы у нас были мудрые, всеми уважаемые вожди, мы давно положили бы конец всей этой неопределенности и либо сбросили эту несправедливую власть, либо примирились с ней. А у нас ни то и ни другое.
— Нам не оставалось ничего другого. Так воспитало нас последнее столетие. Народ уже потерял счет годам, в течение которых воюет с чужеземцами. Волей-неволей приспосабливаешься к условиям. Каждый старается выжить, причем не особо разбираясь в средствах. Лишь бы выжить.
— Согласен с тобою, Маккал, — сказал Берс. — Наша внутренняя вражда, вражда внутри нас, не позволяет нам ни примириться с русскими, ни свергнуть власть царя. Почему нет имамов или шейхов в Осетии или Кабарде? В чем причина? В сознании, в уровне развития. Просвещение — свет, а на свету и жульничать труднее.
Неподалеку послышался стук топора, и вскоре с той стороны потянуло гарью, а небо застлал густой дым. Это рубили и сжигали старый высохший лес, освобождая для посева еще один клочок земли.
— Нам бы грамотных людей побольше, по-настоящему грамотных, — задумчиво проговорил Маккал. — Ведь чему учат в медресе?
Только молитвам, покорности судьбе да непримиримости к иноверцам. Заставляют зубрить тексты на непонятном чужом языке, в то время когда нам нужен свет. А путь к нему лежит через науку. Но мы этого не понимаем. Каждый считает себя князем, хотя одет в лохмотья и есть ему нечего. Но туда же:
он — пуп земли!
— Рассказывают, что жил в горах один человек. Его уважали и почетали все, даже седовласые старики. За советами к нему приезжали из Осетии, Кабарды и Черкесии. Один из князей соседнего народа захотел увидеть этого человека, своими глазами посмотреть на его знатность и богатство. Приехал он в аул, поглядел вокруг, но не увидел ни дворца, ни даже порядочного дома. Спросил князь, где же живет знаменитый мудрец? Ему показали лачугу, ничем не отличавшуюся от остальных построек-развалюх. Подъехал он к ней, гостя встретили благородный старик и его статные сыновья. Приняли и угостили князя, как следует. Но видит он: в доме бедность.
И удивился. Когда князь поел, хозяин поинтересовался, чем он может быть полезен знатному гостю? 'Ответь мне, старик, почему ты почетаем не только в родном ауле, но и далеко за пределами своих гор?' — спросил князь. И старик ответил: 'Я любил и уважал свою жену, и она отвечала мне тем же. Я любил и уважал своих детей. Дети это видели и тоже стали любить и уважать меня. А потом и соседи, и весь аул. С уважением стали относиться ко мне люди нашего племени, потом и всех других горных аулов. Но уважение началось с моей семьи'. Но история подтверждает, что не умеем мы уважать самих себя. Не зря говорил Шамиль, что у чеченцев нет возвышений, на которые они поднимают своих героев, и ямы, куда бросают своих преступников.
— И все-таки, Берс, наш народ был свободнее своих соседей. Ни князей, ни ханов не было у нас
