Теперь уже в знак согласия.
— Да поможет нам Аллах! — ответил рейс-эфенди. Таким образом, сделка была заключена.
В тот же день в далеком Лондоне, в одном из домов на Грин-стрит тоже шел оживленный разговор и тоже о внутренней и внешней политике России.
В те годы, пожалуй, на всем земном шаре не было другого человека, который бы с таким же пристальным вниманием и сочувствием следил за событиями на Кавказе, как этот пышноволосый жилец четырехэтажного дома на Мейтленд-парк Род.
Казалось, его зоркие черные глаза видели все происходившее в царских дворцах, дипломатических корпусах, генеральных штабах, в бедных лачугах мастерового, землепашца. Курчавые, некогда темные густые волосы сплошь покрыл иней седины. Массивные плечи его были чуть опущены, словно их придавила какая-то огромная незримая тяжесть…
В тот день, как, впрочем, и во все предыдущие, он засиделся допоздна. Тусклый свет лампы скупо освещал заваленный книгами стол, ворохи исписанных бумаг, чуть склоненную набок голову.
Тишину в комнате нарушал лишь торопливый скрип пера. Но вот человек откинулся на спинку стула и устало потер виски. Встал, закурил папиросу и отошел к окну. Отодвинув двойную раму, он некоторое время стоял неподвижно, глядя в серый туман Лондона.
Потянуло сырым холодным воздухом. Он поспешно задвинул раму и вернулся к столу.
'…Бесстыдное одобрение, притворное сочувствие или идиотское равнодушие, с которым высшие классы Европы смотрели на то, как Россия завладевает горными крепостями Кавказа и умерщвляет героическую Польшу огромные и не встречающие никакого сопротивления захваты этой варварской державы, голова которой в Санкт-Петербурге, а руки во всех кабинетах Европы, указали рабочему классу на его обязанности — самому овладеть тайнами международной политики, следить за дипломатической деятельностью своих правительств и в случае необходимости противодействовать ей всеми средствами, имеющимися в его распоряжении. В случае же невозможности предотвратить эту деятельность — объединяться для одновременного разоблачения ее и добиваться того, чтобы простые законы нравственности и справедливости, которыми должны руководствоваться в своих взаимоотношениях частные лица, стали высшими законами и в отношениях между народами…'
Шесть дней и ночей писал Карл Маркс Учредительный Манифест и Временный Устав I Интернационала. И каждый день, при любой погоде, непременно отправлялся сюда, в двухэтажный дом на Грин-стрит, где заседал генеральный Совет Интернационала.
Маркс осунулся, забыл о еде и отдыхе. Вот и сейчас товарищи упрашивали его пойти домой и отдохнуть, но Маркс остался в доме и после их ухода, так как ждал намеченной встречи с Фридрихом, вместе с которым он должен был обсудить проекты манифеста и устава.
Услышав легкий скрип двери, Маркс поднял голову. Но вошел не Фридрих, а незнакомый человек в широкополой шляпе и с тростью в руках.
— Дорогой Карл! — голос человека был под стать его росту. Он протянул могучую руку. — Неужели, не узнаешь? — рокотал он радостно, веселыми глазами глядя на Маркса.
— Бакунин! — Маркс горячо пожал протянутую руку. — Какими судьбами? Какая буря занесла тебя в туманный Лондон?
— Ветер странствий, — отвечал Бакунин, не переставая улыбаться.
— Ну, идем, голубчик, идем вот сюда, здесь посидим. — Маркс подвел его к столу у окна. — Очень рад видеть тебя попрежнему живым и здоровым. Слышал обо всем, слышал, но, увы, — он беспомощно развел руками, — помочь не мог. Присаживайся, рассказывай!
Кресло жалобно скрипнуло под тяжелым Бакуниным.
— Спасибо, Маркс, от всей души спасибо. Правду сказать, я уж было попрощался с белым светом. Три тирана с равнодушием палача делали все, чтобы я больше не увидел вас, своих товарищей. А ты, дорогой Карл, — Бакунин внимательно приглядывался к нему, — стал почти белым. Где же твои черные кудри, которым я так завидовал?
Нелегкими были эти годы для Маркса. Смерть детей и постоянная материальная нужда еще одним тяжким бременем легли на его плечи. Но он не стал об этом говорить.
— Тюрьма… она повсюду, Михаил… Люди страдают не только за железными решетками. — Он вынул из кармана пачку папирос, положил на стол — Вся Европа стала огромной тюрьмой. Шесть лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз? Время немалое. А работы по горло. Ну, чему тебя научили твои
'учителя'?
— Еще какие учителя! — вскричал Бакунин, разглаживая пышные усы. — Как драгоценную реликвию передавали с рук на руки.
Потерять боялись.
Буйный характер Бакунина чувствовался во всем: и в громовом басе, и в богатырском росте, и в лукаво прищуренных глазах.
С широким лицом и пышной бородой, спускавшейся на мощную грудь, он походил на ярмарочного кулачного бойца.
В тридцатые годы Бакунин примкнул к революционным демократам, а в сороковые стал непримиримым врагом русского царя. Царизм заочно приговорил его к лишению всех прав на состояние и к ссылке на каторгу. В Россию Бакунин не вернулся. В дни германской революции он был одним из активных руководителей восстания в Дрездене. После подавления восстания Бакунина поймали, и саксонский суд приговорил его к смертной казни, замененной позже пожизненным заключением. Затем саксонцы передали его австрийскому правительству, которое, в свою очередь, тоже приговорило его к смертной казни, тоже заменив ее пожизненным заключением. Теперь уже австрийцы передали Бакунина в руки русского императора Николая I, который поначалу заключил бунтаря в Шлиссельбургскую крепость, а затем сослал в Сибирь. Три года назад Бакунин бежал оттуда и через Японию и Америку добрался до Лондона.
По возвращении в Англию Бакунин некоторое время жил в доме Герцена, и Маркс не смог с ним встретиться. Несмотря на анархические взгляды Бакунина, Маркс искренне любил его, и сегодняшняя встреча была ему очень приятна и желанна. Хотя царизм и явился крепкой и надежной опорой международной реакции, Маркс все же верил в будущее России и предвидел, что туда рано или поздно сместится центр международного революционного движения. Поэтому для него много значила связь с русскими революционерами.
