– Зайдешь? – спросила она.
– Конечно, почему бы и нет. – Сью никогда еще не была у Найдж. Та открыла ворота, и они вошли внутрь. Однако, в отличие от дома Лоуренса, они оказались не в открытом дворике, а в крытом пространстве, которое представляло собой мастерскую Найдж. Ее скульптуры были расставлены повсюду. Сью ожидала увидеть совсем другое – что-нибудь старомодное, например, картины маслом, как те, что продают в Севилье и Гранаде. Зарисовки с натуры беленых домиков с крестьянами, сидящими у стен в плетеных креслах, натюрморты с оловянными блюдами, ломящимися от ветчины и андалусских фиг, изображения ферм с выводками цыплят и долин Кастильи со стороны Толедо. Что-нибудь в духе всех этих картин, подписанных именами Чавеса, Милагро или Ромеро, или тех, что изготавливаются на фабриках в Южном Китае с поточными линиями, регулируемыми так же, как на заводах Тойоты, где китайские рабочие фабрикуют пейзажи страны, которую никогда не видели и никогда не увидят, причем каждый специализируется на изображении отдельного фрагмента картины – один на цыплятах, другой на небе, а третий является лучшим живописцем печальных ослиных глаз во всей провинции Ханчжоу.
То, что делала Найдж, не имело к этому никакого отношения. Огромное помещение было завалено мусором, и трудно было разобрать, где заканчивается хлам и начинается скульптура; повсюду возвышались кучи земли, соломы, глины, штукатурки и краски, и из этого беспорядка вздымались фигуры, сделанные из этого же материала. Скалящиеся и рычащие друг на друга собаки, мужчины с бычьими головами и огромными изгибающимися пенисами, свиньи, утки, прыгающие из воды рыбы – одни белого цвета, другие серого, третьи с примесью горной пыли, четвертые кроваво-красные, пятые угольно-черные.
Переходя от одной скульптуры к другой, Сью рассматривала их несколько минут, прежде чем открыть рот.
– Зашибись. Ничего более улетного я еще не видела. Кто бы мог подумать, что за этими дверями окажется такое!
Найдж рассмеялась, сочтя это за комплимент, каковым эти слова, возможно, и являлись, и провела Сью в темную боковую комнату, стены которой были покрыты крупнозернистой штукатуркой и увешаны медными чеканками, кафельный пол завален восточными подушками, а выложенные разноцветными стеклышками арабские светильники источали тусклый свет.
– По сравнению с твоими фигурами в этом уже почти не видишь ничего необычного, – сказала Сью, падая плашмя на подушки. Найдж опустилась рядом.
– Я купила все это, когда занималась альпинизмом в Северном Пакистане и Афганистане, а потом привезла сюда. Пешаварские рынки – это просто фантастика.
Найдж открыла резную коробочку, достала оттуда опиум и папиросную бумагу и, не переставая говорить, начала скручивать косяк.
– Там можно купить буквально все – краденые рейнджроверы из Англии, любые наркотики, они вручную изготавливают любые марки оружия – позолоченные дробовики, автоматы Калашникова, винтовки М-16, там есть пиратские программы по сбору разведывательной информации и компакт-диски – и все это бок о бок с изумительными по красоте местными изделиями, коврами и светильниками.
Найдж прикурила, глубоко затянулась, томно выдохнула и передала косяк Сью.
Та тоже сделала глубокую затяжку, и, прежде чем она успела выдохнуть, Найдж склонилась к ней и, широко открыв рот, прильнула к ее губам. Сью выдохнула дым, и Найдж вобрала его в собственные легкие, после чего обе хохоча откинулись на подушки.
Сью повернулась на бок и начала покрывать поцелуями длинную шею Найдж, одновременно скользя рукой вниз и расстегивая ее джинсы. Затем ее пальцы проскользнули внутрь, и она начала ласкать промежность Найдж. Потом они разделись донага, и уже трудно было определить, где заканчивается одна женщина и начинается другая.
Август в Испании обжигал, как раскаленная сковорода, все виллы были заняты постояльцами, и раньше одиннадцати вечера выйти на улицу было невозможно. Стояла такая жара, что дон Пако даже снял свой кардиган, и уж тем паче ему больше не приходилось приносить с собой мыло, так как ложбинка между грудей Сью была настолько мокра от пота, что никакой другой смазки им уже не требовалось.
Героин продолжал течь в долину, как вода по ирригационным каналам со Сьерра-Невады. Несмотря на полное отсутствие совести, сочувствия или доброты, Тони считал себя хорошим человеком, который сделал необходимое дело. Он полагал, что при других обстоятельствах мог бы стать врачом или пожарником и помогать людям, вместо того чтобы отравлять местную молодежь наркотиками. Отчасти для того, чтобы убедить себя в собственном благородстве, он интуитивно совершал добрые поступки. Например, он был добр к Сью и регулярно делился с ней своими заработками, несмотря на то что к этому времени уже находился на самообеспечении. Он предложил ей перестать обслуживать стариков, если ей этого не хочется, и перебраться к нему в дом Макса.
Сью отказалась, сказав, что оказывает городку важную услугу. Жены стариков обращались с ней не хуже, чем с любой другой иностранкой, и было ясно, что никто не держит на нее зла, хотя она не обольщалась и понимала, что все знают, чем она занимается. К тому же ей нравилось, что она доставляет удовольствие старым развалинам, а заодно ее клиенты делились с ней своими познаниями в области сельского хозяйства. Например, все они были абсолютно убеждены в том, что определенные дела и обязанности должны выполняться в точно определенные дни или в течение какого-то определенного отрезка времени: виноградники нужно обрезать двадцать пятого января, а забивать свиней между Рождеством и Новым годом. Может, когда-нибудь и она станет фермершей, Водолеи очень расположены к ведению сельского хозяйства.
А потом наступил сентябрь, и жара растворилась в пространстве, как трусливый должник. Туристы разъехались, урожай был собран. По дороге в бар Сью слышала, как ругается Пако, пытаясь чистить кукурузу с помощью ручного початкоочистителя.
Казалось, городок готовится к зиме – за два дня до этого перестал приходить автобус из Гранады, и местные уже не так часто спускались в долину.
Как-то днем Лоуренс попросил Сью сходить за марками. Она не испытывала ни малейшего желания куда-то идти, но она не платила ему уже шесть недель и не хотела ссориться, поэтому с надутым видом натянула ботинки и вышла за ворота на тенистую улицу.
Когда Сью добралась до магазина Анны, ей на мгновенье показалось, что он исчез, взлетел на воздух, как космический корабль, замаскированный под дом, какими иногда пользуются ангелы. Но она тут же поняла, чем вызвано это ощущение: магазин не исчез, просто его дверь была закрыта! До этого момента Сью даже не подозревала, что у Анны есть дверь! В течение всего того времени, что она провела в деревне, вход закрывали лишь цветные полоски пластиковой занавески, и вдруг в проеме появилась облезшая, но вполне основательная дверь из оливкового дерева. Сью постучала в нее кулаком, но ей никто не ответил. В легком недоумении она повернулась и пошла обратно к дому Лоуренса. Вокруг чего-то недоставало, она ощущала странную пустоту, что-то отсутствовало, но что именно, она не могла определить, пока ее вдруг не осенило. На улицах не было собак! Ни Джеки, ни Сальвадора, ни Пабло, ни Крошки Джанет. И их отсутствие вызывало ощущение странной пустоты.
Потом впереди она увидела Тони, который стоял с изумленным видом посередине маленькой площади на углу улиц Солана и Сантьяго.
– Нормалек, Сью, – сказал он, и в его голосе прозвучала неуверенность, которой она раньше никогда не слышала. – Я что-то не пойму – «Голубая ночь» закрыта. За все время, что я здесь, она еще ни разу не закрывалась. Лоуренс сказал, что хочет встретиться со мной здесь в одиннадцать и обсудить какое-то важное дело, а теперь этого старого пердуна нигде нет.
Сью уже собралась сообщить ему, что Лоуренс дома, а магазин Анны тоже закрыт, когда совсем рядом неожиданно раздался громкий хлопок, звук которого многократно усилился, отразившись от беленых каменных стен. Тони подпрыгнул.
– Это еще что такое? – взвизгнул он.
– Наверно, петарда или ракета, ты же знаешь, – предположила Сью.
– Знаю, – ответил Тони.
И тут на площадь вылетела маленькая желтая собачка, бегавшая раньше со стаей. Раздался еще один выстрел, на этот раз ближе, и собачка, перевернувшись в воздухе, шлепнулась на спину, раскинув лапы, как она это делала, когда хотела, чтобы ей почесали брюхо, только, когда она хотела, чтобы ее почесали, она
