стало такой неожиданностью для старателей. Последней неожиданностью в их грешной жизни.
Шло время. Не обнаружив добычи, ракшасы стали терять активность и в какой-то момент Маат перестала их чувствовать. Это, однако, не ввело ее в заблуждение, и укрытия она не покинула. Твари умели затаиться и рисковать не стоило.
Свежий ветерок с реки рассеял остатки дневной жары и Маат понемногу начала мерзнуть. Никакой еды ей запасти не удалось, и голод усиливал действие холода. К полуночи у нее уже зуб на зуб не попадал. В тесном шалаше даже подвигаться было негде. Рядом лежал Слава под двумя одеялами. Дыхание у него стало прерывистым, а пульс частым. 'Наверное, начался кризис, — подумала Маат, дрожа крупной дрожью, — если к утру не помрет, то пойдет на поправку, — девушка положила ладошку на вспотевший Славин лоб, — Что-то он сильно нагрелся, надо бы его охладить'.
Решив, что лучшего охладителя, чем ее, вконец замерзшее, ледяное тело, не придумать, ведьма скинула рубашку и забралась под одеяло. Прижалась к горячему боку господина бывшего рыцаря. 'Спать не буду, — думала она, — так просто полежу, покараулю'.
*****
Мучительные волны боли. По телу раз за разом проезжает каток. Да не просто каток, а весь усеянный шипами, раскаленный так, что светится в темноте. Вокруг огонь не дающий света, летят черные искры, что-то шкворчит, теперь Славу поджаривают на адской сковородке. Сперва, как положено, отбили, а теперь поджаривают, словно шницель, предварительно обмазав приправой из его собственных внутренностей. А вот и повар, затейник. Над Славой склонилось чудовище. Аспидно-черная лоснящаяся кожа, красные треугольники глаз, слюнявая пасть с тремя рядами зубов. К телу старлея протянулись скрюченные лапы. Огромные когти вонзились в грудь и прошлись сверху вниз, словно бороня. Вскрыли грудину, вырывали сердце, легкие, с треском выдергивали ребра. Мало тебе было боли? Получи добавку! Чудовище наклонилось над самым лицом, хрипело, словно силилось что-то сказать.
Никак не сдохнешь? Еще хочешь?
Силуэт чудища расплывался, превращаясь в сплошную, тяжелую тьму. И эта тьма обрушилась на Славу, поглотив его. Он падал куда-то в бездну, среди клубов мрака оказавшихся скопищами дергающихся в безумной пляске черных тварей. Да это бесы, демоны, или кто там населяет местную преисподнюю. Слава чувствовал себя бесплотной тенью, но даже теперь его хлестали жгутами боли, рвали на части.
Сколько длился этот полет, в окружении мириадов воющих, визжащих, скрежещущих существ? Казалось, вечность. Казалось, никогда не прекратятся эти муки и боль.
Хочу умереть! Хочу умереть! Хочу умереть!
Падение прекратилось внезапно. Также внезапно отступила мгла, и в призрачном, льющемся неизвестно откуда свете, не дающем теней, пришел Синерг.
— Глупая девчонка! — услышал Слава его бормотание. — Утащила проводник, черти куда… еще и замаскировала… еле-еле нашел… энергии в три раза больше пришлось истратить… Владик чуть ласты не склеил…
После отступившей боли образовалась пустота, в которой горохом рассыпались его слова.
*****
Проснулась Маат с первыми лучами солнца. Сон был таким крепким и сладким, что никак не хотел уходить, и некоторое время девушка не могла сообразить, где она, кто с ней. Первое время ей казалось, что она снова в Ковене, в своей келье, а возле посапывает соседка. Спасаясь от вечного монастырского холода, они всегда спали в одной постели. Но вот, рядом шевельнулось и вздохнуло, что-то большое и ведьма сразу все вспомнила — это не соседка и она не в Ковене. Осторожно, боком, боком, девушка выбралась из-под одеяла и, наконец, обернулась. Лицо у Славы осунулось, глаза были все так же закрыты, но кожа на щеках порозовела, дыхание стало спокойным и размеренным, а температура, как убедилась Маат, положив ладонь ему на лоб, спала.
'Выжил, значит'.
Сердце юной ведьмы наполнилось радостью. Ей хотелось петь, скакать на одной ножке, хлопать в ладоши и совершать еще сотню подобных глупостей.
Ничего этого делать она, разумеется, не стала. Маат не дура-школярка, а без пяти минут настоятельница, значит, найдет себе более серьезные занятия.
Первым делом нужно было достать какой-нибудь еды. Раз Слава пошел на поправку, ему необходима энергия, да и самой ведьме подкрепиться не мешает — с позавчерашнего дня она ничего сытнее воды, не употребляла, ребра торчали уже вовсе неприлично. Поймала себя на мысли, что ей не все равно, как она будет выглядеть, когда Слава откроет глаза.
Девушка выползла из шалаша и огляделась.
Никого. Демоны убрались восвояси, а хэку если и появятся, то нескоро. Маат вошла в реку. Голые ноги обожгло ледяной водой, но она продолжала идти, пока не зашла по пояс, затем тихонько взвизгнув, присела. Сердце захолонуло, дыхание прервалось. Это ничего, так и должно быть — годы проведенные в Ковене приучили держать тело в чистоте. Сестры-послушницы утром и вечером купались в монастырском пруду, несмотря на погоду. Чистое тело — чистая душа — чистый разум. Эта нехитрая последовательность вбивалась в головы принятых в монастырь девочек с той самой минуты, когда они начинали понимать слова. Только с чистым разумом можно воспринять учение Великой Матери Мудрой Змеи.
Вбитое с детства стремление к чистоте, уже однажды сыграло с Маат злую шутку. Старатели подкараулили ее прямо в реке. Мерзавцы, зная, что на берегу им от ведьмы не спрятаться, притаились под корягой, дыша через стебли тростника. Они просидели в холодной воде немало крайн, дожидаясь свою добычу. Проплывающая мимо девушка была утянута под воду. Там с нее, полуутопленной, сорвали все обереги и там же надели ошейник смирения, один из немногих амулетов Хром-Минеса назначение которого старатели знали и активно использовали для своих целей. Причина, по которой они пошли на такой риск, оказалась до ужаса банальной. Как узнала позднее девушка, Кенап, главарь одной из банд, элементарно выиграл ее в кости у Араки, главаря другой. По извращенному кодексу старательской чести, у того не оставалось выхода, кроме как организовать похищение ведьмы. Месяц, проведенный в рабстве, едва не завершил и без того недолгий век выпускницы Ковена. Она, привыкшая за время жизни в монастыре к мыслимым и немыслимым трудностям, не знала, что человеку может быть так плохо. Несмотря на ошейник, ее боялись и жестоко мстили за свой страх — обходились хуже, чем с животными, хуже, чем с другими рабами. Мало того, сами рабы, все сплошь мужского пола, унижали и преследовали ее, что не возбранялось хозяевами. Счет изнасилованиям, юная ведьма потеряла еще в первую осьмицу плена. Проклятый ошейник лишал колдовских способностей и подавлял волю. От одной только мысли о побеге или самоубийстве голову пронзали вспышки нестерпимой боли, заканчивающиеся потерей сознания. Отчего-то, Кенап, заговаривая амулет подчинения, оставил ей возможность сопротивляться насилию. Понятно, что хрупкая девушка не в силах оказать достойный отпор здоровым мужикам, зато вид, брыкающейся и отбивающейся жертвы возбуждал их гораздо сильней, чем, если бы она была покорной и безучастной.
Как, при таком образе жизни, она умудрилась не сломаться и не сойти с ума, Маат сама не очень понимала и не задумывалась над этим. Должно быть, помогла, воспитанная в монастыре, железная психика, способность подавлять эмоции, отсекать неприятные воспоминания, начиная каждый новый день, словно с чистого листа.
Спасли ее, если можно так выразиться, напавшие на деревню ракшасы. В это время, Маат находилась в выгребной яме, посаженная туда за то, что во время очередного сеанса любви, изловчившись, чуть было не откусила нос одному авторитетному старателю. Откусить не получилось, но некоторый урон красоте нанесла. Уняв кровь, старатель сперва хотел ее убить, но потом передумал, все ж таки ведьма была добычей главаря, как раз в это время отсутствующего. Поэтому, ее просто отлупили до полусмерти, связали и бросили в нужник. Там она имела все шансы утонуть в дерьме, но не утонула, зато получила возможность наслаждаться предсмертными воплями разрываемых живьем старателей. На нее саму ракшасы не обратили внимания — слишком много было кругом истекающей кровью добычи, чтобы интересоваться содержимым выгребной ямы.
Из нужника ведьму извлек Кенап, вернувшийся на следующий день из очередного похода за амулетами. Увидев, что осталось от товарищей, напуганные старатели принялись расспрашивать Маат, но девушка, отравленная ядовитыми миазмами, к тому времени уже ничего не соображала. Тогда они, не теряя времени, засобирались в дорогу. Зачем Кенап взял ее с собой, почему не убил и не бросил обратно в яму,
