40. Давид и Ионафан
Библейская притча о Давиде и Ионафане приведена в Ветхом Завете в Первой книге Самуила. Впервые имя Давида упоминается в главе 16, когда злые духи начинают одолевать израильского царя Саула. Слуги Саула решили попробовать — не успокоят ли царя нежные звуки арфы, и один из слуг рассказывает царю о Давиде, «сыне Иессея Вифлеемлянина, умеющего играть, человека храброго и воинственного, и разумного в речах, и видного собою». И послал Саул вестников к Иессею и сказал: «Пошли ко мне Давида, сына твоего, который при стаде». Как повествует строфа 21: «И пришел Давид к Саулу, и служил пред ним, и очень понравился ему, и сделался его оруженосцем… И когда злой дух от Бога бывал на Сауле, Давид, взяв гусли, играл рукою своей».
Складывается впечатление, что 17-я глава Книги Самуила не связана по смыслу с предыдущей. В ней Давид — самый младший из восьми сыновей Иессея из Вифлеема. Трое старших братьев служат в армии Саула, который выстроил войска в Сакхофе, что в Иудее, для войны с филистимлянами. Иессей посылает Давида в расположение войск отнести хлеб и сыр братьям своим и принести от них весточку. Когда Давид приходит в лагерь Саула, то узнает, что самый сильный воин из армии филистимлян Голиаф ежедневно вызывает воина-израильтянина сразиться с ним один на один. Это продолжалось сорок дней, однако ни один израильтянин так и не решился принять вызов Голиафа. И вот Давид Добровольно принимает вызов. Саул, который в этой главе, похоже, прежде и не слышал о Давиде, предлагает ему оружие и снаряжение, но юноша отказывается принять дар, предпочтя пращу и пять гладких камней. Убив Голиафа и обезглавив филистимлянина его же собственным мечом, Давид возвращается с победой в лагерь израильтян. И Саул не перестает спрашивать: «Чей сын этот юноша?»
Глава 18 начинается довольно неожиданно: «Когда кончил Давид разговор с Саулом, душа Ионафана сына Саула прикрепилась к душе его, и полюбил его Ионафан, как свою душу. И взял его Саул в тот день, и не позволил ему возвратиться в дом отца его. Ионафан же заключил с Давидом союз, ибо полюбил его, как свою душу. И снял Ионафан верхнюю одежду, которая была на нем, и отдал ее Давиду, также и прочие одежды свои, и меч свой и лук свой и пояс свой».
Вскоре Саул начинает ревновать Давида к победам в войнах и боится его. Саул пытается отдать в жены Давиду свою дочь Мерову, но Давид отказывается. Однако попытка царя отдать за Давида другую свою дочь Мелхолу увенчалась успехом. Еще одна победа Давида в войне заставляет Саула рассказать сыну своему Ионафану, что замышляет он убить Давида. Ионафан, конечно, предупреждает Давида и выступает в роли посредника, чтобы примирить своего отца и друга. После того как Саул попытался, и не единожды, пригвоздить Давида копьем к стене, пока тот играл на гуслях, Давид решает скрыться. Сильно гневается Саул на Ионафана за помощь и соучастие Давиду и порицает его: «Сын негодный и непокорный! Разве я не знаю, что ты подружился с сыном Иессеевым на срам себе и на срам матери твоей?»
И покинув дворец, Ионафан начинает искать Давида, который укрылся за горой камней, что в поле. Увидев Ионафана, Давид «пал лицом своим на землю и трижды поклонился; и целовали они друг друга, и плакали оба вместе, пока Давид не оправился или, согласно некоторым переводам, а перевод иврита сопряжен с рядом проблем, слово это означает «{и Давид} плакал более», или, как полагают некоторые ученые, «{пока Давид не} извергнул семени»». После клятвы: «Господь да будет между мною и между тобою и между семенем моим и семенем твоим, то да будет навеки», оба разошлись.
В итоге Саул и Давид примиряются, и все же в одной из бесконечных битв против филистимлян Саула и Ионафана убивают, обезглавливают, а их тела подвешивают на стену Бефсана. Во Второй книге Самуила (1:25–26) потерянный Давид оплакивает смерть Ионафана: «Как пали сильные на брани! Сражен Ионафан на высотах твоих. Скорблю о тебе, брат мой Ионафан: ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской». И становится Давид самым могущественным царем Израиля, предшественником Иисуса. Притча о Давиде и Ионафане — единственный библейский сюжет, утверждающий страстную дружбу между мужчинами (хотя в средневековье существовало предание о подобных отношениях между Христом и апостолом Иоанном, «учеником, которого любил Иисус»).
На протяжении веков притча о Давиде и Ионафане, как правило, трактуется как история гомосексуальной любви, и фраза «превыше любви женской» давным-давно стала эвфемизмом любви между мужчинами. Например, когда средневековый биограф описывал любовь английского короля Эдуарда II, известного своими гомосексуальными наклонностями, к Пьеру Гавестону как любовь, которая «сильнее любви женской», читатели наверняка понимали, что имел в виду автор.
В эпоху Возрождения такие скульпторы-геи, как Микеланджело и Донателло, создали образ Давида как символ юношеской красоты, который во многом схож с трактовкой римскими художниками образа Антиноя, возлюбленного Адриана. Хотя Давид и Ионафан — не единственные страстно любящие сердца, история которых дошла до нас из глубины веков, можно привести два других известных примера — Ахилл и Патрокл из «Илиады» Гомера, а также Гильгамеш и Энкиду из вавилонского эпоса «Гильгамеш», — тем не менее значение притчи об этих двух персонажах иудейско-христианской традиции, которая из века в век сопутствовала нам, не ослабевает, и они заслуживают того, чтобы занять достойное место в данном издании. Это влияние ощущается не столько благодаря подробностям самой притчи, сколько символизму этой дружбы, которая допускает существование крепкой, эмоциональной интимной связи между мужчинами, которая «превыше любви женской».
41. Петроний
Те скудные сведения, что мы имеем о Петроний, дошли до нас лишь благодаря короткому отрывку из летописей Тацита, где настолько образно передана атмосфера того времени, что стоит привести это описание целиком: «Днем он спал, по ночам работал и предавался радостям жизни. Успех, которого большинство людей добиваются упорным, тяжким трудом, он достигал ленью. И все же в отличие от тех прожигателей жизни, что растрачивают и себя, и свое состояние понапрасну, его не считали ни транжирой, ни распутником, а скорее утонченным сластолюбцем. В самом деле, в его словах и действиях столько нарочитой случайности и своеобразной новизны, что люди находят их все более привлекательными. Тем не менее как губернатор, а затем и консул провинции Битиния он проявил себя способным и энергичным администратором. Позднее Петроний вернулся к жизни порочной (или на первый взгляд порочной), и с его вкусом считались в избранном кругу приближенных Нерона. Когда император обходился без совета Петрония, досуг или развлечения Нерона едва ли можно было назвать изысканными или роскошными. Поэтому Тигеллиний, ревнуя к сопернику, чей опыт по части науки удовольствий намного превосходил его собственный, попытался сыграть на жестокости императора (а это было самым сильным чувством Нерона) и обвинил Петрония в дружбе с заговорщиком Савением. Для обвинения Петрония был подкуплен раб; заключенному не была предоставлена юридическая защита и большая часть его домашнего имущества находилась под арестом.
Император в это время находился в Кампании. Петроний добрался до Кум, где был схвачен. Предстоявшему ожиданию своей участи неизбежно сопутствовали надежды и страхи, и это было невыносимо, однако Петроний вовсе не имел намерения суетно покончить с жизнью. Он перерезал себе вены, затем перевязал их, повинуясь причудам собственной фантазии, не прекращая беседы со своими друзьями, и не было в их разговоре серьезности, печали или напускной смелости. Он слушал их разговоры или легкую, фривольную поэзию, а отнюдь не сентенции о бессмертии души или философские рассуждения. Затем кого-то из своих рабов он наградил, а кому-то назначил порку. Он отобедал и принял такую дозу, чтобы его вынужденная смерть казалась естественной. Он отказался от традиционного на смертном одре восхваления Нерона, Тигеллиния и иже с ними. Вместо этого он перечислил оргии императора, назвав по имени всех партнеров по любовным играм, будь то мужчина или женщина, с описанием сексуальных опытов Нерона, и, запечатав, отослал Нерону. Затем он изничтожил свой перстень с печаткой так, чтобы с его помощью невозможно было кого-либо обвинить после его смерти».
