НУ ПРОСТО ЖУТЬ!
А теперь несколько коротких сообщений о самых разных 'контактных странностях'.
В воспоминаниях М. Горького рассказывается о старике Ермолае Макове, торговце древностями, более двадцати лет страдавшем весьма своеобразными и очень стойкими зрительными и осязательными галлюцинациями. Они возникли у него после неудачной попытки самоубийства.
— Испугался я, — вспоминает Е. Маков, — пошел на чердак, изделал петлю, привязал к стропилу, — углядела меня прачка, зашумела — вынули из петли. И после того очутилось около меня несообразное существо: шестиногий паук, величиной с небольшого козла, бородат, рогат… о трех глазах, два ока — в голове, а третье — между грудями, вниз, в землю глядит, на мои следы. И куда ни иду, он неотступно за мной перебирается, мохнатый, на шести ногах, вроде бы тени лунной, и никому его не видать, кроме меня, — вот он здесь, а ты его не видишь, вот он!
М. Горький пишет:
'И, протянув руку влево от себя, Маков погладил что-то в воздухе на высоте вершков десяти. Потом, вытирая руки о колено, сказал:
— Мокрый.
— Что же ты, так двадцать лет и живешь с пауком? — спросил я.
— Двадцать три. Ты думаешь — безумен я? Вот ведь, стража моя, вот он прихилился, паук-то…
Старик снова погладил, потрогал рукой влажный воздух.
Я молчал, не зная, что сказать человеку, который живет бок о бок с таким странным созданием, живет, а — не совсем безумен'.
В Ростове-на-Дону проживает мой давний друг, полковник милиции А. Литовко. Как-то раз он передал мне любопытный документ, составленный 'к сведению начальства' одной дамой — младшим офицером милиции Татьяной Викторовной Игнатовой, лет десять назад работавшей в лечебно-трудовом профилактории УВД Калужского облисполкома.
'Я находилась на стажировке в Харькове, — сообщается в этом документе. — Дело было в 1986 году. Проживала в двухместном номере в гостинице вместе с другой стажирующейся сотрудницей МВД по имени Татьяна Н. В ту ночь, когда все и случилось, мы с Татьяной долго разговаривали и выключили свет лишь около полуночи. Легли спать. Комнату ярко освещал свет уличного фонаря, висевшего за окном. В гостиничном коридоре послышался бой настенных часов, висевших где-то там. Они отбивали полночь. С последним — двенадцатым — ударом часов моя соседка по комнате дико закричала. Она почувствовала, как незримые мужские руки крепко схватили ее за запястья. В следующее мгновение я увидела собственными глазами нечто дикое, невозможное: кто-то невидимый поднял Татьяну вверх, в воздух, а потом швырнул ее в угол комнаты. Тело Татьяны немного не долетело до пола — невидимка не дал ей упасть, снова подхватил ее и подбросил к потолку. Так женщина, вереща от ужаса, летала вверх-вниз, как бы подбрасываемая туго натянутой, незримой сеткой, не менее трех минут. Затем она, как самолет, совершила плавный пируэт под потолком и отвесно рухнула прямо на меня! На этом все кончилось. Зверским образом перепуганные, мы похватали наши вещи и бросились из комнаты вон. Потребовали у ночной дежурной в гостинице переселить нас в другой номер… Утром Татьяна обнаружила на своем теле многочисленные ушибы и синяки'.
Перу известного московского журналиста Ю. Роста принадлежит прелестнейшая бытовая зарисовка «Байничек», которую я воспроизвожу здесь почти полностью:
«Весь вечер Анна Тимофеевна, женка деда Семена, рассказывала сказки про чертей и леших.
Дед Семен в это время готовился к чаепитию. Он устроился у самовара, взял с лавки коробку из-под обуви, где лежало все необходимое, строго посмотрел на Анну Тимофеевну и сказал:
— Никаких чертей нет!
Бабушка затихла на полуслове и засеменила к столу расставлять чашки, но дед остановил ее взглядом и принялся пить чай. Налил заварки, потом кипятка, но сластить не стал, а натолкал в стакан сухарей и, когда они размягчились и впитали влагу, выложил их на блюдце… Анна Тимофеевна осмелела, видя, что дедушка отвлекся, и, цокая, стала рассказывать мне страшную историю, как Васька-сплавщик, отпраздновав Петров день, поехал лошадьми через лес. Едет-поедет, как впереди мосток. А уж под утро дело. Лес не шумит и вода не бежит — тихо. Добежали лошади до мостка и как вкопанные стали. Васька их кнутом стеганул. Те стоят. Он с телеги слез, за узду тянет: «А ну вперед!» А кони головами мотают — мол, не пойдем на мост. «Тогда я пойду», — сказал им Васька в пример. Пошел на мост и глянул в воду. А оттуда ка-а-ак гыкнуло! Только утром его сплавщики нашли — обеспамятавшего. «Чего было?» — спросили, а он: «Русалка меня пугнула».
Дед оторвался от дела, выпрямился и прогремел на всю избу:
— Нету русалок!
Анна Тимофеевна замерла.
Хозяин же достал мешочек, скатал аккуратно края, ложечкой зачерпнул сахарный песок, посыпал им распаренные в блюдце сухари и стал неторопливо есть.
Анна Тимофеевна налила мне чая и, замерев, следила за мужем. Когда-то, еще в первую мировую войну, дед Семен служил в артиллерии. С тех пор он стал материалистом и часто пугал добрейшую свою хозяйку словом «деривация», из артиллерийского лексикона, опровергая ее рассказы.
Вот и теперь, закончив чаепитие, он аккуратно уложил сахар, сухари, вымытые Анной Тимофеевной чашку, ложку и блюдце в коробку из-под ботинок и заключил:
— Все это деривация. Давай спать повалимся.
Изба затихла, лампу погасили, северная луна освещала деревню Юбра, разметавшую серые дома по зеленому, укрытому короткой густой травой холму.
Спать…
Вдруг я услышал тонкий писк, потом звук мягких шагов внутри (!) печки и сел на кровати, вслушиваясь.
— Не бойся. Это байничек, — объяснил спокойно дед Семен. — Домовой. Он незлоблив. Шалит, бывает. Баню не топим давно, он в избу и перебрался…
Я лег: ну вот — байничек… А говорил: деривация, деривация…»
Историк и этнограф Колымского края Е. Устиев в книге 'У истоков золотой реки', изданной в 1977 году, рассказывает о том, как было обнаружено золото в бассейне Колымы.
В годы первой мировой войны сбежал от призыва в армию и подался в далекие колымские края некий татарин Сафи Шафигуллин по прозвищу Бориска. Этот неграмотный горемыка и обнаружил здесь первые крупинки драгоценного металла.
Сперва Бориска искал золото один. Затем подобрал себе артель таких же голодранцев, как и он сам, но через несколько лет отошел от товарищей и вновь стал промышлять в одиночку. Ему попадались лишь незначительные 'золотые следы' то тут, то там. Бедняга не знал законов образования золотых россыпей и потому мыл не там, где надо, и не так, как надо.
Но вот однажды Бориске сказочно повезло — он таки нашел богатейшую золотую россыпь. Стал наш старатель набивать мешок золотым песком и… внезапно испустил дух.
Зимой 1917/18 года тело Бориски было случайно обнаружено рядом с неглубоким шурфом, пробитым им в земле. Судя по всему, никто из людей не подходил до сего дня к этому телу. Мешок, набитый золотом, лежал на земле рядом с мертвым старателем. Ружье, патроны, продукты питания тоже лежали здесь же.
Никаких признаков насилия на теле покойного не было. Бориска, безусловно, умер своей смертью, причем умер именно внезапно. Он сидел мертвый на корточках возле шурфа.
Люди, обнаружившие мертвое тело, пришли в священный трепет перед местными колымскими 'бесами', которые, по их предположению, и угрохали человека, нашедшего богатейшую золотую россыпь. На сотни километров вокруг — ни единой живой души. Рядом с телом Бориски — решительно никаких следов, указывающих на посещение этого места кем-то посторонним. И — вот чудо: весь шурф, пробитый старателем в земле, был плотно, густо оплетён толстыми суровыми нитками. Нитки были натянуты в шурфе как струнки, заполняя его снизу доверху подобно паутине. Цепляясь за ветви кустов, серые нитки тянулись
