— А чем будут платить? Долларами, иенами или другой валютой? — продолжал расспрашивать Эдано.
— Все валюты мира сейчас равняют свой курс на доллары.
— Понятно, уважаемый, но отправляться надо ещё дальше Китая…
— О, не беспокойтесь, это близко, — перебил Фумидзаки.
— К Ли Сын Ману! — догадался Эдано. — Понятно… — Гнев его все нарастал, и он чувствовал, что больше не может сдерживать себя. — А сколько вы, уважаемый, получаете за голову?
— Не понимаю вас, — насупился тот.
— Ну, например, за голову Нагано, которому вы исковеркали жизнь, а потом выбросили его на свалку, как старую циновку?
— Не забывайтесь! — Глаза гостя сверкнули, и он встал. — Я поступаю как патриот и борец против коммунизма.
Эдано тоже поднялся:
— Патриот? Ты мерзавец, а не патриот! Таких, как ты, нужно сажать в сумасшедшие дома, судить как преступников…
Фумидзаки торопливо сунул руку в карман. Эдано рванулся к нему и успел вывернуть занесенную для удара руку… На пол, глухо звякнув, упал кастет. Подтолкнув согнувшегося от боли вербовщика, Ичиро рывком распахнул дверь и дал гостю такого пинка, от которого господин секретарь клуба «Соколов с потухшими сердцами» растянулся в пыли.
Несколько секунд Фумидзаки пролежал неподвижно, потом медленно поднялся и с налитыми кровью глазами двинулся к Эдано. Но тут чья-то тяжелая рука схватила его за плечо и повернула к себе. Сзади вербовщика стояли Харуми и Оданака, чуть подальше Сатоки и Умэсита держали за руки шофера Фумидзаки, который с гаечным ключом хотел броситься на выручку.
— Что за тип? — спросил Харуми.
— «Сокол с потухшим сердцем», предлагал мне наняться к Ли Сын Ману.
— Понятно! — насупился Харуми и, поднеся большой, мосластый кулачище к лицу Фумидзаки, с расстановкой проговорил: — Послушай, ты, сокол, если ты и твои дружки будут приставать к Эдано, мы придем все — а нас тысячи — и разнесем в пух и прах ваше гнездо, а у тебя не только сердце — глаза потухнут. Понял? — спросил он, ещё сильнее сжав плечо Фумидзаки. Тот, кривясь от боли, молча кивнул головой.
Харуми толкнул вербовщика к машине, а Сатоки, не удержавшись, отвесил звонкую оплеуху шоферу.
— На память!
Машина рывком тронулась с места и скрылась за поворотом.
— Нехорошо получилось, внучек, — упрекнул Ичиро дед.
— Э, почтенный, не всегда же и нам молча всё сносить, — успокоил старика Харуми. — Пусть знают, в другой раз близко не подойдут.
Даже спокойный и выдержанный Оданака на этот раз поддержал друзей:
— С такими мерзавцами иначе нельзя, они смелые только с робкими.
— Забудем, — подвел итог Ичиро. — Пошли в дом!
И они больше не вспоминали о «соколе с потухшим сердцем» весь вечер. Только припоздавший Акисада, узнав о случившемся от деда, искренне огорчился:
— Жаль, меня не было. Нового протеза не пожалел бы. Деревяшкой я одного негодяя хорошо обработал.
— Кого? — поинтересовался Ичиро.
— Да так, — уклонился инвалид. — Попался тут один, ты его не знаешь.
Губы Сатоки дрогнули в едва заметной улыбке.
Полковник Дайн был взбешен — контрразведчик доложил ему, что в профсоюзном комитете, который создали японцы на его базе, оказался коммунист, а другой красный избран советником комитета.
— Кто это? — отрывисто спросил он.
— Эдано и Оданака, сэр!
— Немедленно уволить, и предупредите комитет: если их не исключат, я не буду признавать никакого профсоюза!
— Слушаюсь!
* * *
Эдано был в недоумении, когда часовой отобрал у него пропуск и, повернув за плечо, молча показал ему на дверь канторы. Только войдя и увидав там Оданаку, Эдано начал догадываться, в чем дело. Сержант, подав им конверты с расчетом, спросил:
— Вы что натворили такое, парни?.. Вас уволили.
— Не знаю, господин сержант, — пожал плечами Оданака.
— Гуд бай, парни!
Они решили дождаться обеденного перерыва, чтобы увидеть Сатоки и других членов комитета. Ожидание было томительным, как всегда бывает у человека, внезапно оставшегося без дела, выбитого из привычного ритма. Обоим было понятно, что уволены они по политическим мотивам, так как у них не было замечаний по работе, а Оданака к тому же был старшим у грузчиков. Их догадку подтвердил появившийся у конторы нисей.
— Вы — коммунисты, — довольно высокомерно пояснил он, — и наше командование не может рисковать безопасностью базы. К тому же вы пролезли в руководство профсоюза.
— А где же хваленая американская демократия? — насмешливо спросил Оданака.
— Оставьте свою пропаганду. В Штатах тоже коммунистов не допускают на такие объекты. Понятно?
— Но здесь не Штаты, это японская земля.
Нисей надулся и, показав рукой в сторону ворот базы, отчеканил:
— Эта территория находится под юрисдикцией американских законов, и так в любой стране, где развевается наш звездно-полосатый флаг.
Эдано не сдержался, его бесил этот тщедушный человечек, который стремился всегда показать своё превосходство только потому, что родился за океаном.
— Вы, японец, больший патриот Штатов, чем чистокровные янки.
— Я — американец! — гордо задрал острый подбородок нисей. — Ещё раз повторяю — для коммунистов наша база неподходящее место. Сайонара.
— До свидания, господин янки! — бросил ему велел Эдано.
Нисей остановился, повернулся к ним, но, смерив глазами две крепкие фигуры, видимо, решил, что связываться с ними не стоит.
В обеденный перерыв уволенных окружили взволнованные товарищи. Их возмущение искало какого- то выхода, но все ждали Сатоки, который, как председатель комитета, пошел выяснить причину увольнения двух членов их профсоюза. Возвратился он мрачный и злой, с трудом владея собой:
— Вот негодяи!
— Спокойнее, товарищ Сатоки, — прервал его Оданака, — гнев — плохой советчик, а ты наш председатель.
— Да ведь… — нетерпеливо продолжал Сатоки.
— Знаем, — снова остановил его Оданака, — господин нисей нам уже подробно объяснил причину увольнения. Зря пороть горячку не стоит.
— Хорошо! — уже спокойнее сказал Сатоки. — Сегодня вечером соберем комитет. Я думаю, мы им покажем, что с нами нельзя так обращаться, как обращаются они с неграми в своей Америке.
Грузчики одобрительно загудели.
Заседание комитета было бурным, накопилось много претензий к администрации базы. Грузчики и
