– Да, – согласился он. – Я обыкновенный. Нормальный. Мне так жить проще.
– Вот и бухаешь. Не можешь себе простить собственной нормальности.
– Наверное.
– Ты так и не сказал, чего тебе хочется.
Матвей разозлился.
– И не скажу! Ты думал – приеду к старому приятелю на юбилей, весь такой богатый, щелкну пальцами и скажу: «Проси, друг, чего хочешь»? Так думал? Ничего я у тебя просить не буду. Ничего мне не надо.
– Я не спрашиваю, чего тебе надо, – строго возразил лохматый миллионер. – Всё, что тебе надо, Бог тебе дал в момент твоего зачатия. Я спросил, чего ты хочешь.
– Отвали. Ты трезвый, я пьяный – мне с тобой тяжело. Какого хрена ты всегда трезвый?
Знайка пожал плечами.
– Приучен с детства.
– А папа твой тоже был трезвенник?
– И дедушка.
– Как же ты живешь, вечно трезвый, в этой стране?
– Сам удивляюсь.
Матвей не считал себя пьяницей. Он выпивал два-три бокала каждый вечер с того дня, когда на склад новорожденной фирмы «Вина Франции» медленно вкатился, кормой вперед, самый первый французский грузовик. Правда, в последние несколько месяцев владелец торгового дома употреблял чаще и гораздо больше, но по уважительной причине: он впервые в своей коммерческой карьере понес большие убытки.
Его подвели собственный покойный отец и любимый им писатель Эрих Мария Ремарк.
Однажды он снял с мемориальной отцовской полки «Триумфальную арку», перечитал – осенило; заказал из Парижа пять тысяч бутылок кальвадоса. В расчете на начитанных, романтичных, взрослых покупателей. Но просчитался.
В новой стране кальвадос не пошел. Те, кто в свое время зачитывался Ремарком, явно не имели теперь денег на покупку кальвадоса, а кто имел деньги – вообще не читали ничего, кроме газеты «Из рук в руки».
На кальвадосе Матвей едва не прогорел, надолго погрузился в космическую печаль и даже временно потерял интерес к делу (а может, просто постарел). И теперь крупными порциями вливая в себя красное вино, очень хорошо пьющееся именно зимой, чувствовал себя неважно.
Знайка же, наоборот, олицетворял собой победу. Худой, утомленный человек с твердым, даже властным взглядом.
Еще бы, печально подумал Матвей. У него миллионы.
– Слушай, – сказал он, – шесть с половиной лет назад я сидел на подоконнике в подъезде и курил. А ты подошел ко мне и позвал в компаньоны. Помнишь?
– Помню. И что?
– А то, что тогда у меня ничего не было, кроме рубашки в клеточку. А теперь я в шоколаде…
Знайка равнодушно кивнул. Он не был сентиментален.
– Ты меня из дерьма вытащил, – сказал Матвей. – Выпей со мной.
– Не буду. Я не пью.
– Выпей, – попросил Матвей. – Ты в ответе за тех, кого приручил. Давай, выпей. Бокал вина. За мои тридцать лег.
– Скажи, чего ты хочешь на юбилей.
– Скажу, если выпьешь.
– Выпью, если скажешь.
Матвей достал второй бокал, наполнил. Чокнулись. Знайка сделал глоток, пожевал губами, поморщился, пожал плечами, некрасиво ухмыльнулся, допил до дна.
– Вкусное вино.
– Что ты понимаешь во вкусе. Этот вкус называется «тучный». Можно добавить, что вкус «полнотелый с мягкими танинами», но ты все равно не поймешь.
– Не пойму, – признался Знайка, помолчал и вдруг заговорил с неожиданной горячностью:
– Ты вот мне сказал, что ты в шоколаде. Это ты зря про себя так думаешь. Ты вообще многое делаешь зря. Сидишь тут, пьянствуешь, ностальгируешь – «шесть лет назад…», «рубашка в клеточку…». Дело не в том, кто кого позвал в компаньоны. Мы с тобой везунчики, понял? Фишка нам легла. Удача. Редкая. Небывалая. Не меня благодари, а ее. Свою удачу. В ней все дело. Тыщу раз мы могли пролететь, обанкротиться, без головы остаться. Тыщу раз нас хотели сожрать. Я это всегда чувствовал. Вокруг нас ходили и облизывались. Завидовали. Но нам повезло. И до сих пор везет…
– Смотри, как тебя понесло с бокала вина.
– Я серьезно.
– Думаешь, все дело в удаче?
– Только в ней, – твердо ответил Знайка. – Ты – не самый талантливый бизнесмен. Я – тоже. Хоть и думают люди, что я семи пядей во лбу, – на самом деле это не так. Много ошибок допускаю, много суеты лишней… Ты не поверишь, я каждое утро просыпаюсь и думаю: господи, за что ж такое везение, такой фарт бешеный? Вон, людей каждый день за две-три сотни долларов убивают, а я по полмиллиона в портфеле таскаю, и хоть бы что…
– Значит, мы с тобой по жизни везучие.
– А вот это, – сказал банкир, – как раз не факт. Бывает же, что человеку пять лет удача улыбается, десять лет, пятнадцать – а потом раз, и все наоборот. Или так бывает: мучаешься, клянешь судьбу и считаешь себя неудачником, а спустя годы вдруг понимаешь – ничего подобного, никакой я не лузер, а самый настоящий баловень судьбы…
– Время все расставляет по местам, – пьяно подытожил Матвей. – Значит, говоришь, мы везунчики?
– Конечно.
– Не согласен. Я – нет. А ты – да. Фартовый. У тебя миллионы.
– Нет у меня миллионов, – тихо, почти шепотом, признался Знайка. – Просто я вид такой делаю. Только никому не говори. А теперь признавайся, чего тебе хочется.
Матвей вздохнул.
– Денег. Займ. Тысяч двести.
Лицо банкира сложилось в гримасу жестокого разочарования.
– Я думал, услышу что-то интересное…
– Извини, что я тебя не удивил.
– Зачем тебе займ?
Матвей вздохнул.
– Хочу свой магазин. Настоящий. Винно-коньячный бутик. С погребом. Чтоб двенадцать градусов. Чтоб семьдесят процентов влажности. Сосновые полки. Красное наверху, белое внизу. Мне надоело сидеть на складе и отвечать на звонки… Хочу ссуду. Двести тысяч долларов. На год. Лучше – на полтора года. Дашь денег?
– Нет, конечно.
– Почему?
– Потому что ты – мой друг.
Прозвучало очень веско и немного снисходительно. Так детям говорят, что ковыряться в носу негигиенично.
– Потому что, если ты не вернешь мне мои деньги, – продолжил банкир с расстановкой, – я никак не смогу получить их назад. Я не смогу ни подать на тебя в суд, ни подослать к тебе бандитов. Понимаешь?
– Да.
– Пять тысяч – дам. Десять дам. Тридцать дам. На жизнь – всегда дам. Но двести не дам. Не
