ни пестрых фраз, но каждое его слово звучало напряжением измеренной воли.
И опять Павел, успокаиваясь, думал о том, что жизнь, какая она была теперь, прекрасна и что счастливы все они, участники невиданных на земле событий.
Засыпала звериные тропинки Вчерашняя разгульная метель, И падают, и падают снежинки На тихую, задумчивую ель. Заковано тоскою ледяною Безмолвие убогих деревень. И снова он встает передо мною — Смертельною тоской пронзенный день. Казалося: земля с пути свернула. Казалося: весь мир покрыла тьма. И холодом отчаянья дохнула Испуганно-суровая зима. Забуду ли народный плач у Горок[1] И проводы вождя, и скорбь, и жуть, И тысячи лаптишек и опорок, За Лениным утаптывающих путь! Шли лентою с пригорка до ложбинки, Со снежного сугроба на сугроб. И падали, и падали снежинки На ленинский — от снега белый — гроб. В. Маяковский. Мы не верим
Тенью истемня весенний день, выклеен правительственный бюллетень. Нет! Не надо! Разве молнии велишь не литься? Нет! не оковать язык грозы! Вечно будет тысячестраницый грохотать набатный ленинский язык. Разве гром бывает немотою болен?! Разве сдержишь смерч, ̳ 6;чтоб вихрем не кипел?! Нет! не ослабеет ленинская воля в миллионосильной воле РКП. Разве жар такой термометрами меряется?! Разве пульс такой секундами гудит?! Вечно будет ленинское сердце клокотать у революции в груди. Нет! Нет! Не-е-т… Не хотим, не верим в белый бюллетень. С глаз весенних сгинь, навязчивая тень! Каменна Москва вся проплакала
