По имени Любовь.
Я это слово не люблю,
Как пьяница вино,
Затем, что слишком в жизнь мою
Вторгается оно.
(Не хмурьтесь, милая моя,
Не надо горьких слов.
Бродил я, листьями гремя,
И слушал соловьев,
Но мой рассказ не о любви
О тигре мой рассказ.
Мы счеты сложные свои
Сведем не в этот раз.)
Однако сопка, чуть дыша.
Свою пузырит грязь,
Над ней дрожит ее душа,
От газов разгорясь,
Однако плачется москит…
Что это? Стон? Песнь?
Москит, несущий меж ракит
Сонную болезнь.
Дымком вулканным тянет здесь
От каждого листа.
Ведь это самые что есть
Тигриные места.
И вдруг я вижу изо мха
В три линии усы,
И вдруг я слышу сквозь меха
Рипящие басы
И различаю: желт и бел,
И два огня горят…
Но странно: я не оробел.
Напротив: рад!
Не от катара я умру,
Не от подагры, нет!
Не заглядевшись на пиру
В бездонный пистолет;
И не от ревности в Крыму,
В Москве не от статей
Я, как поэму, смерть приму
Из тигровых когтей.
А может быть, совсем не то…
А может быть, затем,
Что вера в счастье, как в лото.
Сильнее всех поэм
Все вдохновенное во мне
Дохнуло в грудь мою,
И две стихии, как во сне.
Переплелись в бою.
Какая мощь в моей руке,
Какое волшебство
Вот в этих жилах, кулаке
И теплоте его
Я эту истину постиг
На берегу зари,
Когда со мной схватился тигр
У плеса Уссури.
Безумье боли, гром ядра,
И дых, и два огня,
И пламя смертного одра
Окутало меня,
И, обжигая, как литье,
Зверь взял верх.
Но преимущество мое
В одном: я человек!
Покуда в левое плечо
Вгрызаются клыки,
Пока дыханье горячо
Дымится у щеки
И тьма сознанья моего
Уже совсем близка
Я стал почесывать его
За ухом… у виска.
Он изумился и затих.
За все свои года
О битве лаской грубый тигр
Не слышал никогда,
И даже более того:
Откуда эта весть
О том, что где-то у него
Такие нервы есть?
Еще его округлый клык
Дробит мое плечо
И за раскатом рыка рык
Вздымается еще,
Но ярость шла по голосам
Тленцой, а не огнем,
И зверь прислушивался сам
К тому, что было в нем.
Когда вечерняя звезда
Растаяла ко дню,
Его рыкание тогда
Сошло на воркотню.
Он дергал ухом. Каркал он.
Он просто изнемог.
Но растерзать меня сквозь сон
Уже никак не мог.
Когда же вовсе рассвело,
И стали петь леса,
