ты меня полюбишь,
И вряд ли тебя полюблю я такой.
Влюбленные не умирают
Да будет славен тот, кто выдумал любовь
И приподнял ее над страстью:
Он мужество продолжил старостью,
Он лилию выводит среди льдов.
Я понимаю: скажете — мираж?
Но в мире стало больше нежности,
Мы вскоре станем меньше умирать:
Ведь умираем мы от безнадежности.
* * *
'Когда я впервые увидел Эльбрус…'
Когда я впервые увидел Эльбрус,
Эту двуглавую вспышку магния,
Был я мальчишкой. Совсем бутуз.
Но мной овладела мания,
И я шептал себе: 'Ничего!
Вырасту — завоюю его'.
Когда ж я впервые увидел вулкан
С кровавой тучей над кратером,
Меня не смутил ключевской великан.
Быть может, в кочевье неоднократном
Я знал его сотни лет назад,
И тундру эту, и это становье…
Вот только чей-то убогий сад
Являл для меня что-то новое.
Когда я, родная, увидел тебя.
Недосягаемую такую,
Кровь моя не вскипела, знобя,
Как если бы встретил другую:
Я сразу понял — ты мне суждена.
В Древнем Риме (чутье порукой!)
Была ты, матрона, моей супругой,
И вот узнал я тебя, Жена!
* * *
'Нет, любовь не эротика!'
Нет, любовь не эротика!
Это отдача себя другому,
Это жажда
Чужое сердце
Сделать собственной драгоценностью.
Это не просто ловушка
Для продолжения рода
Это стремление человека
Душу отмыть от будней.
Это стремление человечества
Лаской срубить злодейство,
Мир поднять над войной.
ИЗ ЗАГРАНИЧНЫХ СТИХОВ
Сверчок
В бумажной хижине японца
Висит сушеный запах солнца.
Здесь чистота и пустота,
Здесь ни одной ненужной вещи
Одни улыбки человечьи
Да детских глазок пестрота.
Но в потолке у них крючок
Свисает крошечная клетка.
На клетке марлевая сетка,
За сеткой рыженький сверчок.
Японцу ничего не надо
Ни молока, ни шоколада.
Встают за океаном зори,
Виденья ходят вдалеке,
А он сидит и клеит 'дзори'[3]В своем пустынном уголке.
Ты скажешь: 'Быт его убог…'
Ну, да. Башмачник не микадо.
Но с ним сверчок — домашний бог,
И больше ничего не надо.
Сидит в бумажном он листе
С улыбкой страшной на лице.
Ему не надо ничего.
Стрекочут ножницы его,
Трещат-поскрипывают кожи,
