Умалишенная похитительница в беззвучной байдарке?
— Возможно.
— Замечательная догадка, — сказала я и положила бумаги на стол. — Весьма правдоподобно.
— Во всяком случае, правдоподобнее твоих историй про горных пленников. И это не просто догадка. Я провел небольшое расследование. По телефону.
Он показал на лежавший на матросском сундуке мобильник.
— Я разыскал хозяйку галереи, где выставлялись работы Кристины Линдэнг. И через нее вышел на куратора, Гудрун Самуэльссон, которая затеяла выставку. Они подруги, поэтому хозяйка галереи и поддалась на ее уговоры. Ведь с такой выставки ничего не продашь. Я долго беседовал с Гудрун Самуэльссон. Она на пенсии, но Кристину помнит прекрасно.
— Ты строишь свою историю на сведениях, которые получил от нее?
— Отчасти. Хочешь чаю?
Я кивнула и села на диван в сине-белую полосу. Он снял с чайника колпак и налил нам чаю. Определить цвет в темной керамической кружке было невозможно, но по вкусу я догадалась, что чай зеленый.
— Она сообщила мне кое-что о Кристине. Рассказала, что она жила на нашей стороне фьорда, на самом конце мыса. На острове Кальвён, как его называют, хотя на самом деле это никакой и не остров. Там всего двадцать метров до материка, и уже много лет как построена переправа. Но это место всегда было очень изолированным. В основном одни пастбища.
— Ты там побывал? — спросила я.
— Нет, но Гудрун Самуэльссон ездила туда несколько лет назад и сказала, что смотреть там не на что. Дом давным-давно снесли. Кто-то купил весь остров, построил там роскошную виллу и закрыл посторонним въезд.
— Она хорошо знала Кристину?
— Хорошо Кристину, вероятно, не знал никто. Но Гудрун было известно кое-что о ее прошлом, и после того как девушка переехала сюда, она пыталась поддерживать с ней контакт. Это было трудно, поскольку Кристина жила без телефона.
Гудрун рассказала, что очень заволновалась, когда Кристина исчезла. Когда она в последний раз навещала свою подопечную, та пребывала в депрессии. Она все время лежала на полу в куче одеял, уставившись в стену. Окно завесила куском ткани, поэтому свет в комнату почти не проникал. В комнате было не прибрано, а в холодильнике — почти пусто, что очень удивило Гудрун. Кристине всегда была свойственна аккуратность.
Но все это она заметила далеко не сразу. Первым, что бросилось ей в глаза, были Кристинины работы. Сотни разных поделок. Все мыслимые поверхности были заняты причудливыми предметами из перьев, костей, ракушек и травы. Из-за темноты она не могла разглядеть их как следует, но увиденного хватило, чтобы понять, что это уже выходит за рамки обычной безобидной трудотерапии. Перед ней, по ее собственным словам, были «потрясающие, невероятно трогательные произведения искусства».
Кроме того, полумрак дома вызывал странный обман зрения. Ей казалось, что вещи словно вибрируют. Совсем чуть-чуть. Как будто они дышат и вздрагивают. Точно живые. И в то же время у нее возникало диаметрально противоположное чувство: что они мертвые. Самые мертвые из всех предметов, какие ей доводилось видеть. Они были, по словам Гудрун Самуэльссон, «воплощением смерти, они излучали смерть, дышали смертью». Я помню, что точно такое же впечатление эти вещи произвели на выставке и на меня. Именно такое.
Сперва она думала, что находится в доме одна. И когда увидела Кристину среди одеял, то первой ее мыслью было, что та мертва. Гудрун окликнула ее, но ответа не последовало. Тогда она наклонилась и поняла, что Кристина все-таки жива. Она лежала, уставившись на стену. Гудрун проследила за ее взглядом и увидела, на что та смотрела: на малюсеньких птичек, нацарапанных на стене шариковой ручкой.
Я попросил ее описать птиц, но она их плохо помнила. Они были очень маленькие, выписанные, как она выразилась, «бисерным почерком». Я спросил, не мог ли их нарисовать кто-нибудь другой, помимо Кристины. Например, ребенок? По словам Гудрун Самуэльссон, такое едва ли было возможно, поскольку у Кристины никогда никто не бывал. Я спросил, не показались ли ей рисунки детскими, и с этим она согласилась, но сказала, что «Кристина сама во многом вела себя по-детски». И способ ее художественного самовыражения мог быстро меняться. Если увиденные Гудрун предметы являлись результатом резкого скачка в творческом развитии, то примитивные каракули вполне могли быть столь же внезапным шагом назад. Свидетельством ментального спада, в котором она явно находилась.
— Она спрашивала Кристину о рисунках? — поинтересовалась я.
— Та просто уклонялась от общения. У Гудрун Самуэльссон сложилось впечатление, что Кристина злоупотребляет лекарствами. По пути домой она приняла два решения: что Кристину необходимо вернуть в больницу. И что нужно устроить выставку и показать ее произведения людям.
Но с больницей так ничего и не вышло. Когда Гудрун вернулась с двумя санитарами, Кристина уже исчезла. Баночек с таблетками в доме найти не удалось, хотя, по словам врача, у нее должны были остаться еще две от последнего заказа. Зато они нашли ее бумажник и остальные личные вещи. Все указывало на самоубийство.
То, что тело так и не обнаружили, естественно, стало для ее родителей трагедией вдвойне. Гудрун поддерживала с ними контакт с тех самых пор, как Кристину положили в больницу Лилльхаген. Она так стремилась осуществить свою мечту и организовать выставку, в частности, и ради них. Они и потом иногда перезванивались. Отца Кристины уже нет в живых, а с матерью Гудрун разговаривала незадолго до моего звонка. Та очень обрадовалась, что Кристину наконец нашли и теперь ее можно будет похоронить, как подобает.
— Но ребенка у Кристины Гудрун никогда не видела? — уточнила я.
— Нет. Но ведь она ни разу не была у нее в то лето. Гудрун ездила к ней всего лишь один-два раза в год.
— А в самые последние визиты? Не было ли заметно, что в доме какое-то время жил ребенок?
Йенс отрицательно покачал головой:
— Я спрашивал. Но она ничего подобного припомнить не могла.
— Ты рассказывал эту историю Майе?
— Нет. И думаю, это не имеет смысла.
— Где она сейчас?
— Она живет чуть севернее Стенунгссунда. В интернате для взрослых с отклонениями в поведении. У тебя ведь машина. Можем завтра туда заехать. Да, это вполне реально. И ты сможешь с ней повидаться. Я постараюсь перехватить Сусанн и попросить ее забрать меня где-нибудь в том районе. А ты потом поедешь прямо в Гётеборг.
— Мне нужно забрать мальчиков с продленки не позже шести.
— Без проблем.
Йенс схватил мобильный телефон и набрал номер, но на линии были какие-то помехи, и разговор пришлось немного отложить.
Он нашел колоду карт, и мы стали играть в игру, которую оба считали забытой, но по ходу дела начали потихоньку припоминать. Иногда кто-нибудь говорил: «Нет, быть не может. Так никто не выиграет». Или же мы внезапно осознавали: «Но в этом нет никакого смысла». И тут кто-нибудь вспоминал, что надо делать, а другой припоминал еще немного, и в результате игра продвигалась. Как ни странно, нам было очень весело.
Когда стемнело, мы зажгли свечи и открыли бутылку вина. Йенс дозвонился до жены, и они договорились, что она заберет его на следующий день в три часа на бензоколонке «Шелл» в Стенунгссунде.
Я вспомнила, что мне тоже надо бы позвонить и пожелать спокойной ночи сыновьям, о чем я совершенно забыла накануне. У них было все в порядке. Они побывали в Водяном дворце в Леруме, а вечером посмотрели два видеофильма подряд и даже не обратили внимания на то, что я не позвонила. Йенс отдал мне вырезку из местной газеты, и я пообещала мальчикам, что вручу ее им, как только вернусь домой. Потом трубку взял Андерс.
