не того, кого надо…
— Предлагаешь мне так и написать в отчете — «Deus redemit nos de hostibus nostris huius secundum magnitudinem misericordiae eius et per orationes ministrum Christi[215]»?
— Ты еретик, Курт, ты знаешь? — вздохнул тот в ответ. — Ты признаешь безоговорочно за темными силами возможность и способность действовать в нашем мире, в людских душах — да где угодно; но лишаешь этой привилегии силы светлые. Накатать бы на тебя доносец, вот только Керн, сдается мне, на тебя уже махнул рукой.
— Никакие они не светлые, — отозвался он серьезно. — И докричаться до них — в самом деле чудо. Тех, кого ты назвал темными — много, как грабителей по дорогам, а Тот, Кто вот так услышит и поможет — Он один. Как ненароком повстречавшийся на все той же дороге солдат с неправдоподобно развитым чувством долга. Который, по секрету тебе скажу, вовсе не знает о том, что и где происходит в каждый миг жизни этого мира, а посему надо быть уж очень необычным человеком, чтобы суметь сообщить Ему о каком-либо нарушении порядка, требующем Его личного вмешательства. Причины же, по которым Он, услышав или узнав о нарушении самостоятельно, избирает ту или иную линию поведения, решает, вмешаться или нет — и вовсе непостижимы.
— Неисповедимы пути Господни, — наставительно подытожил Бруно. — Для тебя это новость?
— Я уже привык к тому, что земля эта дана нам вместе со всей грязью, что на ней, чтобы мы барахтались в этой грязи, как сами умеем. Без помощи, в крайнем случае — с советами, в которых еще поди разберись, дельные они или это полнейшая ересь и абсурд. И когда кто-то там, — он неопределенно кивнул вверх, откуда падали стремительные хлесткие струи воды, — вмешивается, я чувствую себя довольно неуютно.
— Вот оно что, — протянул Бруно. — Закономерностей не видишь. Система нарушается, и у Курта Гессе бессонница. Адепт вечных устоев. Поборник порядка. А не все в этой жизни можно распланировать и предусмотреть. Homo proponit, знаешь ли, sed Deus disponit[216].
— Это и раздражает.
— Господи, Ты слышал? — с усмешкой обратясь к темным небесам, вопросил подопечный. — Ты его раздражаешь… Ты чем недоволен, в конце концов? Тебе жизнь спасли; и душу, заметь, что гораздо важнее, а ты брюзжишь, что перед этим Господь не ниспослал тебе голубя с уведомлением. Дают — бери. Скажи «спасибо» и ложись спать. Deo autem gratias qui dedit nobis victoriam per Dominum nostrum Iesum Christum[217]; сегодня это будет неплохой вечерней молитвой.
Курт не ответил, оставшись стоять на пороге, когда Бруно вновь улегся, лишь позавидовав тому, как мгновенно тот погрузился в сон; легкая дремота сморила его под утро, изводя видениями, которых не бывало уже давно, и он привычно просыпался от несуществующего жара и жгучей боли в руках, успокаиваясь, засыпая снова и вновь пробуждаясь. Отчего-то образы яркого света, замершего перед алтарем священника и спасительного дождя его не посещали, и утро Курт встретил разбитым и усталым едва ли не более, чем минувшим вечером. Голова трещала, точно после хорошей попойки, а начавшая его одолевать еще в Хамельне простуда продолжилась болью в горле и постепенно, но неуклонно разгорающимся жаром.
То, что должно было быть подкреплением, явилось ближе к полудню. Вопреки ожиданиям, это оказался не пяток арбалетчиков Друденхауса, приумноженных магистратскими вояками, а хорошо вооруженный особый отряд; шарфюрер[218], уже знакомый по прошлому делу, бросил на Курта взгляд удивленный и снисходительный, обронив насмешливо: «Гляди-ка, жив и с добычей». Он покривился, предпочтя оставить без внимания хроническое презрение подобных личностей к действующим следователям, однако не удержался заметить, что дознавателям приходится делать еще и не такое, когда вызванная
— Отец Бенедикт, — пояснил тот, наконец. — Получив запрос еще на эксперта, он призадумался, а когда пришло требование выслать экзорсиста — сказал, что отправлять следует и нас.
— С чего б это… — даже не пытаясь скрывать растерянность, проронил Курт, и тот приосанился, изображая ректора академии святого Макария:
— «Это же Гессе», — тяжело вздохнул шарфюрер легко узнаваемым полушепотом. — Отец Бенедикт предположил, что, коли уж ты так засуетился, стало быть, близится завершение расследования, в которое ты ввязался, что, в свою очередь, «означает много крови и необходимость в содействии». Ошибся он, я так погляжу, во всем — крови маловато, да и управился ты безо всякой поддержки… Третий ваш — в Хамельне?
— Да, — отозвался он жестко, мысленно скрипя зубами от развязной снисходительности шарфюрера и понимая, что бессилен повлиять на ситуацию. — В Хамельне. Хотя, возможно, он уже на пути в Кельн — в повозке, крытой полотном. Мы справились без поддержки, это верно.
Тот помрачнел, и Курт, развернувшись, отошел в сторону, подавив желание унять угрызения добросовестного, как ни крути, служителя, сказав, что произошло это задолго до отсылки запроса и гибель следователя — не его вина. Пренебрежительное отношение всевозможных отделов и подотделов Конгрегации к oper'ам могло забавлять, пока реальность отстояла где-то вдалеке от вежливых перебранок и колкостей исподволь, но сегодня это высокомерно-панибратское похлопывание по плечу со стороны того, кто, строго говоря, прибыл
— Собачья работа, — вздохнул ему вслед шарфюрер и, когда он резко развернулся, осекся, неловко пожав плечами. — Я пытался выразить соболезнование. Без задней мысли. Вышло скверно, признаю.
— Дайте лекаря к арестованному, — не ответив, распорядился Курт и, помедлив, договорил: — В церкви тело. Пообходительней с ним.
— С трупом? — уточнил тот, и он нахмурился:
— Что-то неясно?
— Как скажете, — невзначай сменив тон на неопределенно вежливый, кивнул шарфюрер. — Будем любезны и учтивы. Как вы сами? Может, сперва к вам лекаря?
— Обойдемся, — отрезал Курт и, перехватив его сумрачный взгляд, примирительно добавил: — Спасибо. Займитесь арестованным; возможно, у него треснуло ребро-другое или есть небольшое сотрясение.
— Споткнулся, бедняга? — вздохнул шарфюрер, и Курт мельком улыбнулся:
— Грязь, скользко… Бывает.
Тот понимающе ухмыльнулся в ответ и, развернувшись, зашагал к ожидающим распоряжений всадникам.
Опасения оказались напрасными — ничего, кроме крайней степени подавленности и некоторой нервозности, у плененного чародея обнаружено не было. Связь его рассудка с реальностью, однако, восстанавливалась медленно и натужно, хотя, как выразился осмотревший его эскулап, «положительная динамика имеется и прогрессирует», посему ко времени грядущего допроса в Друденхаусе Кельна Бернхард «должен быть уже в состоянии изъясниться относительно связно».
В сопровождение до Хамельна, куда, разминувшись с группой, направились представители собственно Друденхауса, Курт выпросил одного из бойцов; шарфюрер, помявшись, выделил двоих и, предваряя искреннюю попытку выразить благодарность, довольно язвительно заметил, что действует в собственных интересах, не желая, случись какая напасть, вставать перед судом за то, что не уберег ценного служителя. Поняв, что краткое перемирие нарушилось, Курт лишь вздохнул и промолчал, не желая затевать распрю снова.
Временным штабом Конгрегации спонтанно и само собою стало обиталище отца Юргена; во дворе топтались люди и кони, натыкаясь тут и там на нерасторопных служек, в комнатах гробовая тишина перемежалась внезапной суматохой, кажущейся в этом доме сегодня неприлично громкой. Единственным, кто сохранял некоторое подобие если не хладнокровия, то хоть какого-то достоинства, был тот самый не по возрасту сообразительный паренек, раздающий указания и встречающий направленные на него взгляды
