— Умнеешь на глазах; это неплохо… Вон пошел, — оборвал он сам себя почти шепотом, и тот неловко отшатнулся в сторону, вмиг обретя трезвость взгляда.
Притихший и поджавшийся Хольц успел отойти на два шага, прежде чем Курт, обернувшись, повысил голос:
— Стоять. Сюда, — уточнил он, ткнув пальцем в пол перед собой, и, когда тот приблизился, поглядывая опасливо и искоса, ударил на сей раз коленом, пронаблюдав падение избиваемого на четвереньки с недостойным служителя Конгрегации удовольствием. — Еще кое-что, — пояснил он доброжелательно. — Уеду ли я из Кельна навсегда — вопрос не решенный. Служба инквизитора есть штука неопределенная, и возвратиться сюда я могу еще не раз, неведомо когда — хоть через месяц, хоть через пять лет. Могу — учти это — заглянуть и просто так. Навестить старых знакомых. Тебя, к примеру. И не приведи Господь мне узнать, что ты высказал сестре хоть слово, хоть звук, хоть взгляд упрека; это — понятно?.. Оторву яйца и прибью на стену дома у двери. Большим медным гвоздем. И последнее. Найди, наконец, работу, дерьмо ты двуногое. Или отыщи богатую дуру и женись — мне плевать; но прекрати пить кровь из матери. Ты ведь знаешь, как называются те, кто пьет из людей кровь?.. Не слышу.
— Стриги, — выдавил тот с хрипом; Курт кивнул:
— Верно. Смотри-ка, толика мозгов у тебя имеется… А знаешь, что я как инквизитор должен делать со стригами?.. Так вот имей это в виду. А теперь встал и пошел отсюда. Бегом.
На то, как помятый согнувшийся пополам Хольц попытается исполнить указание буквально, Курт смотреть не стал, удалившись в занимаемую им комнату и заперев за собою дверь. Ночью в нее постучат, придется подниматься и отпирать, однако многие неприятные события в жизни сделали эти движения, и без того привычные, почти механическими и бездумными — повернуть ключ, уходя, и опустить засов, войдя внутрь. По той же причине не мог он и уснуть в присутствии постороннего в своей комнате, посему перед нынешней бессонной ночью надо было привести расстроенный работой организм в относительную норму, а стало быть, наконец-то исполнить приказ вышестоящего.
Глава 25
Оттепель, пришедшая совершенно неожиданно на промерзшие улицы, обещала быть приятным дополнением к близящемуся фестивалю; бюргермайстер, не досаждая особенно следователям, но не желая и упускать текущее дознание из-под контроля полностью, высказал довольно спорное, однако в чем-то логичное пожелание приурочить казнь запертого в Друденхаусе чародея к открытию карнавальной недели. Горожане, ожидающие празднеств и вместе с тем удрученные минувшими событиями, уже начали поговаривать о том, что бюргермайстер, и как пострадавший в том числе, в этом году должен отменить и отменит соблюдение многовековой традиции; часть города соглашалась с этой идеей, часть, оставшаяся в стороне от бед, недовольно хмурилась, другая же пребывала во власти чувств противоречивых, не зная сама, чью сторону принять. По долгом обсуждении с участием Хальтера решение было принято в пользу его рекомендации: вечером, ближе к сумеркам, когда обитатели города будут уже достаточно подогреты всем тем, что смогут предложить им трактиры и трактирчики, должным образом обставленное зрелище погибели виновника их несчастий просто обязано будет приподнять настроение унывающим и окончательно взбодрить равнодушных. Как покушавшийся на инквизиторов при исполнении Бернхард должен быть приговорен к «истлеванию над углями», а стало быть, развлечение это будет долгим и на него успеют полюбоваться все желающие, при надобности уйдя по своим праздничным делам и через час-другой вернувшись, дабы досмотреть до конца. Бюргермайстер, к тому времени освободившийся уже от своих обязанностей блюстителя праздничных обрядов, обещал пребывать на месте казни во все время, и от сопровождавшей эти слова улыбки Райзе отвел глаза и нервно передернулся…
Помимо фраз, нужных по служебной необходимости, с Куртом он по-прежнему никак не общался; добродушно-издевательское «академист» исчезло из его словаря, сменившись либо попросту «Гессе», либо, что случалось все чаще, глумливым «unser Hexenhammer[223]». Курт морщился, однако в пререкания не вступал, понимая их совершенную бесполезность, Керн же выкручивался из ситуации, как мог, проводя рабочие беседы с каждым из них по отдельности, лишь в самых крайних случаях собирая подчиненных вместе.
Работа с арестованным в этот раз шла легко, как никогда прежде; все, что касалось собственно его самого, Бернхард рассказывал охотно и многословно, сведения же о известных ему собратьях извлекались за несколько минут, не заставляя исполнителя даже вспотеть. Посланные в его дом возвратились довольно скоро, нагруженные информацией и вещественными уликами, от книг и выписок до списков с именами. Сведения о личности чародея в миру подтвердились полностью — он и впрямь был мастером рисования; по показаниям местного святого отца, изображенная им для церкви картина сошествия Христа в Ад была таланта неописуемого, каковому утверждению Курт нимало не удивился. Штутгартское отделение Конгрегации рвало и метало, пытаясь влезть в расследование, дабы выказать усердие и уверить кельнских собратьев в том, что разместившийся у них под боком колдун неведомой силы не был раскрыт и арестован исключительно по недомыслию, но никак не по злому умыслу и не, упаси Боже, по сговору. О том, чтобы натравить на них попечительский отдел, Керн упомянул в тоне мрачно-шутливом, заметив также, что это направило бы в иную сторону внимание кураторов, явившихся для расследования обстоятельств смерти следователя Ланца. От того, что в этой шутке прозвучал прямой вопрос, Курту стало не по себе, и в мыслях изобразилось безрадостное будущее Конгрегации, в которой даже столь преданные и давние ее служители готовы поступиться убеждениями и, разделяя единую систему на «своих» и «тех, кто там», ввязаться в пусть мелкие, но все ж интриги. Прибывший куратор, однако, переговорив с Бруно, самим Куртом и Керном, отбыл восвояси, не задерживаясь, посему оная шутка повисла в воздухе, растворившись в нем почти без следа, оставив лишь тонкий неприятный осадок в душе.
Возможно, попечительскому отделению Конгрегации в последние дни попросту было не до каких бы то ни было следователей: среди вызнанных у Бернхарда имен было и имя одного из блюстителей внутреннего порядка. Группа, направленная на его арест, была собрана и выслана со всеми возможными предосторожностями, и все же она ткнулась лбом в наглухо запертый дом. Взломав дверь, прибывшие обнаружили в очаге дотлевающий пепел жженой бумаги и пергамента, а на полу напротив Распятия — сидящего на коленях человека с четками в пальцах и взрезанными венами на обеих руках. Предсмертной записки не было, однако поза самоубийцы заменяла ее сполна.
Многие из прочих, названных Бернхардом лично или упомянутых в его многочисленных бумагах, арестованы были без особенных проблем;
До одиннадцатого ноября оставалось еще довольно времени, посему работа текла почти неспешно — если сравнивать это дознание с предыдущим, когда в коридоре Друденхауса вполне можно было столкнуться с кем-то на бегу и не иметь даже времени обернуться и извиниться. Сегодня к по-прежнему запертым дверям Курт почти бежал по иной причине — спустя полторы недели Финк, наконец, явился и
