— Помоги мне, Бекер, — тихо попросил тот, не поднимая головы, и закрыл ладонями лицо, обессиленно сгорбив узкие плечи. — Не думал, что придется просить помощи у тебя, но я прошу. Я, конечно, не безгрешен вовсе, но я же не чудовище, и я просто-напросто не мог такого сотворить, поверь мне хотя бы ты. Когда я пришел в себя, понимаешь, когда увидел то, что рядом лежало… — Финк тяжело приподнял голову, но смотрел мимо. — Я много чего видел, Бекер, но от этого просто окоченел. Понимаешь, я даже не понял сначала, что это вообще такое… а когда понял… Я завыл, как мальчишка. Даже не знаю, отчего. Мне сперва подумалось, что я все еще сплю, и даже когда магистратские появились, когда вязали — я все еще думал, что сплю. Только уже связанный понял, что во сне от сапога по почке так больно не бывает…
— Ты понимаешь, что я не могу ничего обещать, Финк? — так же едва слышно произнес Курт. — Понимаешь, что я не всесилен?
— Просто попробуй. Хотя бы попытайся найти хоть что-то, что могло бы оправдать меня, хотя бы постарайся. Курт Гессе, гордость Друденхауса… ты не можешь ничего не найти, я уверен.
— Положим — я переведу тебя в камеру при Друденхаусе, перехвачу расследование у магистрата, начну дознание сам, с нуля… Но если я не смогу ничего найти, мне останется только вернуть тебя обратно. И здесь я уже ничего не смогу поделать.
— А если… — он, наконец, сместил взгляд, встретившись с Куртом глазами, и понизил голос почти до шепота: — Если ты найдешь что-то, что тебя убедит… если ты сам поймешь, что я ни при чем, что не делал этого… хотя бы только ты сам, пусть и не сможешь ничего доказать другим… Могу я ждать от тебя того, чтобы… вернуться сюда ты мне не дал?
— Я
— Спасибо, — отозвался он чуть дрогнувшим голосом и через силу улыбнулся: — Только уж лучше б ты что-нибудь нарыл, Бекер. До смерти не хочется помирать.
Глава 3
— Сейчас вечер, — произнес Керн таким тоном, словно сообщал Курту нечто, о чем он не знал и даже не догадывался; взгляд из-под встопорщенных седых бровей прожигал подчиненного жестко, неотступно и вдумчиво. — Полдня у меня в камере сидит человек, и я не знаю, по какой причине, по какому обвинению и по обвинению ли вообще. Я боюсь подойти и заговорить с ним, ибо человека в камеру посадил следователь, который не почел необходимым сообщить мне деталей, и я могу запороть дело, о котором, опять же, я, обер-инквизитор Кельна, ни сном ни духом. Следователя нет на месте и его невозможно найти нигде. Может быть, я ошибаюсь, Гессе, ты тогда поправь меня, но мне сдается, что это не по уставу и… — он умолк, сквозь прищур глядя на изо всех сил сдерживаемую улыбку, наползающую на губы Курта, и хмуро уточнил: — Хотелось бы знать, что забавного ты видишь в происходящем или слышишь в моих словах?
Он выпрямился, приподняв опущенную голову, пытаясь хотя бы своим видом скомпенсировать и впрямь неуместное свое поведение, и тихо пояснил:
— Когда я умру, Вальтер, меня похоронят прямо здесь, перед вашим столом. А на могильном камне будет высечено: «In culpa esse[12]»…
— Я сдохну первым, — отозвался Керн ледяным голосом. — И на могиле моей напишут «Qua tu vadis, Gaesse?[13]». А теперь, если ты закончил упражняться в остроумии, я бы желал, как это ни удивительно, вернуться к происходящим событиям. Ты не станешь возражать?
— In culpa esse, — вздохнул Курт уже серьезно и, встретив взгляд начальства, поправился: — Виноват.
— Итак, я жду объяснений. Что за человек сидит в камере Друденхауса?
— Подозреваемый в убийстве Кристины Шток.
— Просто замечательно, — оценил Керн тоном, вовсе не согласующимся с произнесенными словами. — Я в восторге, Гессе. И что же делает в нашей камере убийца?
— Это
— Ты мне уставом в морду не тычь. Лучшим ответом в твоем положении был бы написанный отчет. Надеюсь, это его ты прячешь за спиной?
Он молча шагнул вперед, к столу, аккуратно положив перед Керном несколько листов, исписанных его аккуратным ровным почерком, и тот хмыкнул, придвигая верхний лист ближе:
— Подозрительно. Я еще не начал лишаться рассудка, а у Гессе уже готов отчет. К чему бы это.
Курт не ответил и стоял молча, выпрямившись и заложив за спину руки, еще несколько минут, пока майстер обер-инквизитор, все более супясь, изучал его сочинение; наконец, когда тот поднял к нему железный взгляд, вздохнул:
— Вальтер, я все объясню…
— Кто еще об этом знает? — оборвал тот негромко, но так четко, что где-то под ребрами свело нехорошим холодом. — Ты понимаешь, что именно я имею в виду, Гессе.
— Только наши, — так же тихо ответил Курт. — В магистрате ничего не подозревают, они уверены, что заключенный, наслышанный обо мне в связи с последним расследованием, просто…
— Понятно, — вновь не дав ему договорить, кивнул Керн, и он умолк.
Тот снова посмотрел на страницу, лежащую перед ним, тяжко выдохнул, упершись локтями в стол, и опустил голову, яростно потирая глаза морщинистыми сухими ладонями.
— О, Господи… — со стоном произнес Керн все так же тихо и медленно поднял лицо к подчиненному, глядя на него с усталой строгостью. — Гессе, ты хоть понимаешь, под какой удар подставляешь Друденхаус и Конгрегацию вообще?
— Я просто исполняю свою работу, — твердо возразил он, не отводя взгляда. — В этом происшествии ясно далеко не все, этот подозреваемый виновен не явно, и я готов даже утверждать, что — явно
— Все, что ты сейчас сказал, может иметь смысл, Гессе; точнее, могло бы оный смысл иметь, если бы не одна существенная деталь: не то даже, что подозреваемый — преступник, а то, что…
— Да, я понимаю, — перебил теперь он. — Но я не норовлю всего лишь избавить от суда бывшего сообщника.
— Разве? — мягко уточнил Керн; он выпрямился еще больше, стиснув за спиной сцепленные в замок пальцы.
— Я пытаюсь избавить от казни человека, чья вина не доказана, — четко проговаривая каждое слово, произнес Курт, глядя начальнику в глаза. — Его знакомство со мной связано с делом лишь тем фактом, что это знакомство навело его на мысль просить справедливости у Конгрегации; не более. Если я выясню, что ошибся, что Вернер Хаупт виновен… После прошлого дела мне все еще нужно доказывать, что мои личные симпатии никогда не стоят выше моего долга?
Керн поморщился, словно человек, откусивший половину кислейшего незрелого яблока разом, и качнул головой.
— Вмазал, признаю, — тяжело отозвался он. — Сомневаться в тебе теперь было бы грешно; однако, признай и ты, помимо фактов и нестыковок, которые ты обнаружил в этом деле, есть ведь и еще один пункт, который не может не влиять на твои выводы. Пункт звучит так: «Я знаю, что он не мог этого сделать». А это уже пристрастность.
— Нет, — возразил он тут же, — это не влияет на мои выводы. Наше с ним знакомство сказывается только на одном: все то, что мы обыкновенно пытаемся вывести в продолжение допроса — характер подозреваемого, склонности, слабости, манеру поведения — я уже знаю. С поправками (прошло много времени), но все же знаю.
— Предполагаешь с некоторой долей уверенности, — поправил Керн, и он кивнул.
