подтолкнув в плечо.
— Приличного вида юноша, — все с той же усмешкой отозвался помощник. — Серьезный, солидный, я б сказал… Лет юноше около десяти.
Курт остановился, обернувшись, и несколько мгновений изучал глумливое лицо напротив.
— Что — ребенок? — уточнил он, наконец, снова зашагав к двери — уже медленнее и еще более неохотно. — Господи; и что ему нужно?
— Не знаю. Мне он не говорит — требует инквизитора. Стоит у стенки, смотрит в пол, и все.
Вздох прозвучал в третий раз — еще тяжелее и недовольнее. Детей Курт не терпел; он не умел с ними объясняться, невзирая на то, что в академии несколько уроков было посвящено именно тому, как общаться с оными представителями рода человеческого, буде возникнет необходимость взятия у них показаний. На теории это было довольно просто, однако в практическом применении все выходило гораздо сложнее, и из своих немногочисленных общений с детьми Курт вывел заключение: этих существ он не любит и не выносит.
Посетитель выглядел и впрямь до чрезвычайности серьезно; небедно, хотя и без роскоши, поразительно опрятно одетый мальчик стоял у стены, не прислоняясь к ней, заложив за спину руки, сцепленные в замок, и глядел на носки своих башмаков; лицо его было каким-то тусклым и чуть осунувшимся, словно он не спал всю предшествующую ночь. На Курта он взглянул так, что в душе шевельнулось невнятное беспокойство — взгляд был таким же серьезным, как и сам облик припозднившегося посетителя. Навстречу мальчик шагнул первым, первым же поприветствовавши его — тоже как-то по-взрослому, поименовав Курта полным именем и должностью.
— Ты меня знаешь? — уточнил он, и тот кивнул.
— Вас тут теперь знают все, майстер инквизитор.
Ответ был высказан в таком нешуточном тоне, что Курт перекривился; дети, ведущие себя сверх меры по-взрослому, раздражали его и выводили из себя.
— Ты спрашивал инквизитора, — довольно неприветливо констатировал он. — Чего ради?
— Я хочу подать заявление, — сообщил мальчишка. — Вы ведь обязаны его принять, верно?.. Нет, — повысил голос мальчик, когда Курт, скривившись, попытался возразить, — я не намерен жаловаться на соседей, винить кого-то… Я знаю, вы это уже проходили. Знаю, что женщина, у которой вы снимаете комнату — мать человека, обвиненного в колдовстве несправедливо; моим сверстником, если я не заблуждаюсь. Я слышал о детях-обвинителях, и я знаю, сколь немного доверия свидетелям вроде меня.
— Боже… — почти простонал Курт, стиснув ладонями виски, — свидетелям — чего?
— Вы уже не верите мне, еще меня не выслушав, — вздохнул мальчик, — так, да?
— Может, присядем для начала? — вклинился Бруно, кивнув на каменную скамью у стены; тот вздохнул снова.
— Я бы хотел поговорить там, где посторонние нас увидеть не смогут, — возразил он твердо. — Не хочу, чтобы кто-то знал о том, что я был в Друденхаусе; об этом даже родители не знают, и я бы хотел, чтобы вы им не говорили. Ведь я имею право требовать… — он впервые замялся, припоминая сложное слово, — анонимности. Так?
— Если дело, с которым ты явился, окажется серьезным, тебе придется повторять свои показания снова — уже открыто. Об этом ты тоже знаешь?
— Я знаю, — начиная волноваться и несколько сбиваться со своего обстоятельного тона, кивнул тот, нервозно обернувшись на дверь входа. — Но я же говорил, что никого обвинять не собираюсь… Зря я пришел, — вдруг совсем по-детски поджав губы, выдохнул он, отступив в сторону. — Прошу простить, что обеспокоил. Я пойду лучше…
— Стой, — ухватив своего странного посетителя за плечо, поспешно возразил Курт, раздражаясь теперь на себя и чувствуя укоризненный взгляд своего помощника. — Стой. Пойми мое недоверие: ты сам заметил, что твои сверстники — гости в Друденхаусе нечастые и, как правило, напрасные. Но если то, с чем ты пришел, и впрямь серьезно — тебя выслушают и, поверь, постараются разобраться.
Тот снова обернулся на вход, уже явно раскаиваясь в собственной затее, растеряв внезапно всю свою решимость, и Бруно шагнул ближе.
— Идем, — подбодрил он мягко, вновь одарив Курта упрекающим взором. — Поскольку ты уж взял на себя труд и явился в Друденхаус — убежден, дело того стоило, и теперь просто глупо вот так развернуться и уйти.
— Давай-ка, — почти насильно развернув мальчика к лестнице, поторопил его Курт. — Побеседуем там, где тебя никто не увидит. Спустимся вниз, в подвал.
Тот вздрогнул, обернувшись так резко и почти испуганно, что майстер инквизитор, не сдержавшись, изволили сострадающе улыбнуться и заполучить еще один недовольный взгляд от Бруно.
— Там часовня, — пояснил помощник успокаивающе. — Сейчас в ней никого нет и до утра не будет. Иди, не бойся.
— Ничего я и не боюсь, — буркнул тот оскорбленно и, решительно вскинув голову, зашагал по ступеням вниз.
По подвальным коридорам маленький посетитель шел уже медленнее, вжимая в плечи голову и вместе с тем пытаясь смотреться независимо и свободно, озираясь по стенам и невольно придерживая шаг, а вступив в часовню, остановился на пороге. Курт снова придержал его за плечо, направляя к первому ряду скамей, и, усадив, поместился напротив, обреченно вздохнув:
— Можешь говорить; я слушаю.
— Ага… — проронил тот уже почти потерянно, оглядывая довольно скромное убранство часовни; встретив взгляд майстера инквизитора, нерешительно кашлянул и предположил тихо: — Я должен… что-то вроде присяги, что говорю правду?
— Пока нет, — не моргнув глазом соврал Курт, лишь помыслив себе,
— Ну, хорошо… — пробормотал мальчишка, тщетно пытаясь возвратить в голос былую уверенность и смущаясь все более; Бруно подсел к нему, все тем же убивающим взглядом велев своему начальству помалкивать, и осторожно подбодрил:
— Давай-ка начнем с главного: как тебя зовут?
— Да, верно, — спохватился тот, — прошу простить, я впервые вот так вот… Я Штефан. Штефан Мозер; у моего отца кожевенная мастерская и лавка — вы должны его знать, его все знают. Вот это, — он опасливо тронул майстера инквизитора за локоть, скрипнув по черной коже почти новой куртки, — это его работа, ведь так?
— Так, — согласно кивнул тот.
Стало быть, мальчик и впрямь из небедных, кисло подвел итог Курт. Как принято говорить в таких случаях, из семьи «с положением» — крупнейшая в Кельне мастерская Мозера это несколько десятков наемных работников, нарочные на посылках, без малого monopolium на изготовление и торговлю кожевенными изделиями, место в магистрате и приятельство с бюргермайстером, который, вопреки существующим законам, оную монополию покрывает… В вольном городе это человек приметный, уважаемый и значимый; если выяснится, что его сын и впрямь наплетет сегодня с три короба (в чем Курт, по чести говоря, и не сомневался), после чего придется привлекать его к ответственности, то скандальчик выйдет досадный.
— Я по вашему лицу вижу, что вы готовы выслушать от меня чушь, — от явной, неприкрытой обиды Штефан несколько осмелел, тут же, однако, сникнув. — И я хочу сказать, что я сам понимаю, как глупо будет звучать то, что я расскажу. И еще хочу сказать, что я не сумасшедший и не вру, вот чтоб мне провалиться, не вру!
— Тогда рассказывай, — обреченно вздохнул Курт, всеми силами пытаясь убавить скепсис в лице и голосе; мальчишка кивнул, все более тушуясь и отвращая взгляд в сторону, осторожно перевел дыхание и, наконец, решительно произнес:
— Хорошо. Только я начну с самого начала, потому что не знаю, что может оказаться важным, а что —
