Лир беспокойно ходил по комнате. Это так не походило на его обычное, почти флегматичное поведение.
— Что-то не так, Джон? Что-то тревожит вас?
— Нет, ничего, — поспешно ответил он. — Я так рад, что вы с его светлостью счастливы, а Мэтью очень быстро идет на поправку. Даже этот странный человек Пирс говорит, что я не такой дурак, как он полагал.
Колби знала, что Джон Лир настоял на том, чтобы его включили в число участников охоты на Пэнэмана.
— Я уезжаю, Колби, — сказал он, садясь и беря ее за руку. — Лорд Нэвил был настолько добр, что рекомендовал меня своему другу в Америке, и я буду учиться бизнесу. У меня проявился интерес к деньгам.
Колби порадовалась за него, но ей стало грустно, и она сказала ему об этом:
— Вы были моим первым и единственным другом в Лондоне. Что бы я без вас делала?
— У вас есть муж, и кому, как не мне, знать, что он лучший и достойнейший из мужчин. — Лир не отпускал ее руку. Для нее с самого начала не были секретом те чувства, которые он к ней питал, и она видела, что его тянет к ней все больше и больше. Она многим была ему обязана, но никогда не смогла бы отблагодарить его тем, что значило для него в жизни все. Ее недюжинный талант к любви мог проявиться лишь один раз и лишь для одного мужчины.
Колби встала и слегка обняла его за плечи.
— Я привез вам кое-какие подарки из Лондона, — сказал Лир, целую ее в щеку. — Они в вашей комнате.
Подарками Лира оказался лондонский гардероб Колби, а также парижский, который Нэвил привез с собой. Одежда никогда не значила для нее слишком много, но именно в этот вечер она хотела выглядеть как можно лучше. Для своего мужа.
Незадолго до восьми Нэвил вошел в ее комнату со шкатулкой драгоценностей несколько большего размера, чем та, что ей вручил Джон Лир. В своем безупречно скроенном вечернем костюме он выглядел просто великолепно. Она не могла не любоваться им и не удивляться своему счастью, что у нее такой красивый, любящий муж.
Нэвил не мог поверить своим глазам — такой прекрасной она казалась ему. Он относился к тем мужчинам, которые даже в юношеском возрасте считают, что лишь с возрастом женщины достигают полного расцвета своей красоты.
В белом атласном платье с расшитым жемчугом корсажем Колби выглядела очаровательно. В ее облике и манере держаться сквозили несомненные признаки высокого положения. Последний раз точно так же она была одета на приеме в Париже. Тогда они едва разговаривали друг с другом, и он восхищался ею издали. Она затмила всех женщин, и ему хотелось сказать ей об этом, но он боялся нарваться на хорошо знакомый ему грозный отпор. Теперь он мог доставить себе удовольствие и дать волю своему восхищению.
Однако он с удовольствием отметил, что в том, как она выглядит сегодня вечером, обнаруживалось небольшое отличие. Широкий белый атласный пояс, располагавшийся складками вокруг талии, выдавал небольшую округлость. Нэвилу, однако, хватило такта не упомянуть об этой перемене. Он быстро учился и был горд своим новым талантом дипломатии.
Для него Колби навсегда останется великолепной женщиной, стройной и черноволосой, с гибкостью и грацией пантеры, женщиной, испугавшей его до полусмерти своим плохо скрытым презрением, заставившей его выйти из себя и наболтать лишнего наутро после той знаменитой ночи. Позже он часто проклинал тот день, но не в последнее время. И уж во всяком случае не в эти последние ночи, когда Колби приходила в его объятия такая восхитительная и желанная.
Колби не могла знать, о чем думает ее муж, но она читала в его глазах и видела в них все, что женщине нужно, чтобы чувствовать себя любимой.
Нэвил подошел и застегнул у нее на шее ожерелье с бриллиантами и сапфирами. На этот раз Колби без возражений приняла этот шедевр ювелирного искусства.
— Ты наконец чувствуешь, что имеешь право носить это? — спросил он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в шею.
— Да.
Они вместе спустились по великолепной лестнице, с двух сторон охватывавшей большой парадный зал Моуртона, и положили начало торжественному обеду.
Леди Мириам, стоя рядом с Тарном, наблюдала за ними и думала о том, что именно так должны выглядеть аристократы, но, к сожалению, теперь это большая редкость.
Ей хотелось, чтобы ее муж, дочь и Роберт были живы и разделили с ней радость за Нэвила, который после ран Бадайоса, мучивших его слишком долго, после бесплодно потерянного времени обрел наконец свое счастье. «Последние годы моей жизни станут самыми лучшими», — думала леди Мириам.
— Мы приготовили вам сюрприз, — объявила Мириам Браунинг, и из боковой двери появилась леди Барбара Мэйтлэнд. Одетая в голубое — ее любимый цвет — и опираясь на свою трость, она величественно прошествовала через весь зал.
Приветствуя ее, Колби заметила, как их мужья обменялись странными встревоженными взглядами. Она насторожилась и решила про себя, что, закончив с приветствием их неожиданной гостьи, непременно докопается, в чем здесь дело.
Когда женщины обнимались, Колби услышала, как Тарн вполголоса произнес:
— Я понятия не имел.
Мужчины вышли, их взволнованный вид никак не объяснял Колби, что случилось. Что могло так резко изменить настроение Нэвила? В их комнате он был милым и легкомысленным. Ей совсем не нравилась произошедшая в нем перемена.
Наконец они собрались в бело-голубой гостиной, по сторонам которой гудели жарким пламенем высокие камины. Мэтью теперь, после отъезда доктора Лоуренса, восстанавливал силы так быстро, что ему позволили спуститься вниз, хотя, как Колби теперь припоминала, Нэвил и Тарн возражали, высказывая опасения, что обед будет слишком утомителен для него. Их шумно опровергли, и теперь Мэтью находился здесь в старом вечернем костюме своего отца, который Айлин и Колби ушили и укоротили. Марк, который никогда не видел такого собрания, вертелся у всех под ногами, а Джон Лир призывал его держаться поближе к Мэтью.
Нэвил проявил особую разборчивость в отношении того, где каждый будет сидеть за столом, и несколько раз проверил это перед обедом, что лишний раз возбудило подозрения Колби. Нэвил и Тарн были чрезмерно озабочены тем, что ей казалось сущими пустяками. Да и Джон Лир проявлял явные признаки беспокойства.
Как бы то ни было, это не помешало открыть шампанское и провозгласить несколько тостов к тому моменту, когда появились четыре волынщика в клетчатых юбках и проводили всю компанию в бело-золотую столовую, залитую светом множества свечей. Тяжелый занавес поднялся, открывая широкую безупречную лужайку, нежно тронутую лунным светом. Колби окинула взглядом длинный стол, стекло баккара, севрский фарфор и тяжелое серебряное блюдо, нагруженное сочным виноградом, орехами и другими лакомствами. Для нее не так-то легко было привыкнуть, что она хозяйка всего этого великолепия. Благоговейный страх охватил ее, и она подумала о том, сколько же времени понадобится ей для того, чтобы привыкнуть жить в такой роскоши.
Множество слуг — гораздо больше, чем, по ее понятиям, было необходимо, — лавировали между волынщиками в своем бесконечном кружении вокруг стола, а чудесный зал звенел разговорами и смехом. Она строго следовала этикету, разговаривая во время одной смены блюд с Лиром, сидевшим слева от нее, а во время другой — с Тарном, сидевшим справа. Колби сильно сомневалась, что каждый раз за едой ей захочется соблюдать подобные формальности. Она обязательно задаст Нэвиду вопрос на эту тему, когда они останутся наедине. Впрочем, она так долго жила в бедности, экономя каждый пенни, что, пожалуй, охотно подчинится новому порядку, к тому же теперь ей уже не казалось, что она не сможет привыкнуть к такой жизни.
— Ну разве она не выглядит так, как будто всю жизнь прожила здесь? — спросил Нэвил, нежно
