престарелой сестрой!
Сильвия Рэйнрайтер встала.
— Ты великая обманщица, — выпалила она грубым голосом, который никогда никто из них не слышал до этого. — Теперь правда всплывает наружу. Бога ради, когда ты хоть чуть-чуть думала о своих детях, о своем муже или обо мне, — говорила она, дрожа всем телом. — Ты сделала жизнь бедного Адена сплошным мучением, Колби служанкой, а меня превратила в тягловую лошадь.
Охваченная гневом и высказав правду, с которой она безропотно жила многие годы, Сильвия заковыляла из комнаты, ее рыдания эхом отдавались в холле.
— Видишь, что ты наделала? — не унималась леди Филлида. — Тебе не приходило в голову, что бы значило для всех нас, особенно для мальчиков, стать родственниками лорда Браунинга? Все бы разом забыли скандалы, связанные с Мэннерингами, и твоих дядей с их недостойным…
— Мама, прекрати немедленно, — взмолилась Колби. — Возвращайся в Бас. Я придумаю способ устроить тебя там.
Несколько часов спустя, когда стемнело и дом успокоился, Колби пошла в конюшню и оседлала Миднайта. Конь и всадница летели как ветер. Они неслись над темнеющей землей, и лишь призрачный лунный свет сопровождал их.
В ее голове вертелись слова тети о том, как ее мать обращалась с отцом, против воли ей вспомнились скучные годы, проведенные в Индии; все эти годы она видела, как ее отец тонул в молчаливом смирении, в то время как менее достойные люди с большими амбициями и коварством раньше него продвигались по службе.
Колби знала, что не хотела признаться себе в том, что мать была первопричиной большинства неудач отца. Пробивные способности Филлиды, ее умение плести интриги, ее флирт, насмешки и публичные унижения сопровождали этого человека всю жизнь.
Леди Мэннеринг тратила все имевшиеся небольшие деньги, чтобы пускать пыль в глаза в Калькутте и Дели, в разгар сезона и в деревне летом, в то время как семья отказывала себе во всем, давая ей возможность чувствовать себя счастливой в той мере, в какой позволяла ее эгоистическая натура.
Два года назад ее дяди, выжав последние соки из поместья, умерли друг за другом в течение нескольких месяцев, и Аден Мэннеринг унаследовал титул и поместье. Ее мать ликовала. Она была уверена, что настал ее час. Наконец она сможет вести жизнь, которой, как ей казалось, была достойна. Позже мать узнала, что бедна как церковная крыса. Ее разочарование было безгранично. Она бранила злую судьбу, изматывая семью своим недовольством.
Вскоре после смерти отца Колби убедила мать принять немногочисленные приглашения старых друзей по Индии, вышедших в отставку и живших в Басе. Ни минуты не сомневаясь и не беспокоясь за Колби и мальчиков, Филлида отбыла в аромате духов и множестве траурных костюмов, наскоро пошитых ее сестрой и дочерью, оставалась там, пока гостеприимство хозяев окончательно не исчерпалось. Колби понимала, что не каждый позволит мучить себя человеку с таким характером. Она вспомнила, как тетя тоскливо сказала ей после одной из слишком яростных атак Филлиды на Адена Мэннеринга:
— Отец был преуспевающим торговцем мануфактурой, но он всегда предупреждал Филлиду, что она замахивается слишком высоко.
Они сидели вдвоем на веранде комендантского дома в одном из самых захудалых гарнизонных городков.
— Папа симпатизировал Адену и предупреждал его, что твоя мать ему не пара. Но разве доводы разума могут убедить мужчину, влюбленного в женщину со смазливым личиком и холодным сердцем?
Как ни молода она была, Колби не могла избавиться от ощущения, что ее отец женился не на той женщине, и, хотя он мог и не осознавать того, ее тетя не вышла замуж потому, что ни один мужчина не мог даже сравниться с ним. Все это составляло печальный клубок обманутых надежд и мечтаний, который настроил Колби против любви и брака. И вот теперь она сама бьется, безуспешно пытаясь выбраться из клубка, который сама же сотворила. Неужели история повторяется?
Колби дала ход своим невеселым мыслям, и когда Миднайт споткнулся, это вернуло ее к действительности скорее, чем ей хотелось бы этого. Она успокоила взволнованного коня и пустила его спокойным шагом при свете луны.
В темноте на расстоянии двадцати ярдов Аугустаус Пэнэман приподнялся в седле своего крепко стоящего на ногах горного пони, поднял длинную охотничью винтовку, прицелился и спустил курок. Осечка!
Глава 12
Нэвил лежал, растянувшись в кресле около гаснущего камина в библиотеке Моуртона, и время от времени засыпал; в его руке был зажат полупустой графин. Через мгновение он осознал, что кто-то барабанит в дверь. Бормоча проклятия, он встряхнулся, чтобы окончательно проснуться, и, захватив большой подсвечник, открыл дверь.
Колби с горящими глазами, непокорными распущенными волосами вошла в библиотеку.
Нэвил подбросил дров в камин и подождал, пока она отдышится. Когда он обернулся, то с радостным удивлением увидел, что Колби была так же неуверенна, как он сам. Пока она стояла в дальнем конце комнаты, он ждал, сдерживая нетерпение, раздраженный ее видом: она все еще была в брюках и рубахе, в которых он застал ее днем. Нэвил колебался между надеждой и отчаянием, взбешенный тем, что эта странная женщина держит в руках ключи от его будущего, может сыграть главную роль в его жизни.
Колби оглядывала комнату, ее лицо было пепельно-серым, пальцы никак не могли успокоиться. Он ждал, пока она что-нибудь скажет, и мгновения эти тянулись долго. К своему собственному удивлению, Нэвил услышал, как сам сказал:
— Вы можете получить ссуду, которую вы хотите.
Он ругал себя последним дураком за то, что расчувствовался, но знал, что ничто не может заставить его взять свои слова обратно.
Это было совсем не то, чего он хотел, но если теперь пришлось бы смириться с этим, он был готов.
Она резко обернулась, потрясенная не меньше, чем он.
— Я не верю в это.
— Это то, чего вы хотели, — сказал Нэвил, против своего желания тронутый ее глухим голосом. Ему не понравилась произошедшая в ней перемена. Тогда она была смелой и внушала уважение, и он ожидал увидеть лед и пламень. С той Колби Мэннеринг он мог иметь дело.
— Это пахнет благотворительностью, — горько сказала Колби. Неожиданно почувствовав себя загнанной в угол, она спешно переместилась в середину комнаты. Больше всего ей хотелось с благодарностью принять его предложение, но она слишком хорошо знала себя. — Я предпочитаю нашу первую сделку.
Это услуга за услугу, и я могу с этим смириться. Я не хочу ничего, что не было бы мной заработано, как бы тягостно это ни было.
Она не могла сказать ему, что он передумал поздно, слишком поздно, чтобы спасти ее. Странным образом она понимала, что на сей раз она должна быть благодарна матери за ее эгоцентричный, прагматичный взгляд на мир. Но она не могла позволить себе так легко сдаться. Она выпрямилась. Это вновь была прежняя Колби и попыталась смутить его своим взглядом.
Он принял вызов.
— Мы уже зашли слишком далеко, чтобы оскорблять друг друга. Действительно, мне необходим наследник, — сказал Нэвил, боясь подступающих слез. — Мой племянник и наследник на прошлой неделе умер.
Колби сразу же поняла то, что она лишь смутно заподозрила днем. Куда девалось это выражение врожденной уверенности, когда он так надменно продемонстрировал в Лондоне свое презрение к ней? Это
