Ведущий в погибель.

утомившись книгами? Она лишь год назад покинула императорский замок, где была, возможно, и не в центре внимания многоразличных господ, но все же жизнь вела куда более увлекательную и живую. Здесь — скука, в сравнении с прошлым ее бытием — провинциальная тина, болото, одинокий огромный замок, никаких событий; Александер — вспомни: ты сам расписывал мне все недостатки замковой жизни. И ты говорил о мужской части этого сообщества, которым все же есть чем заняться, хоть каким-то делом — держать на себе самом управление имением есть занятие и впрямь нелегкое. Но женщине — куда себя деть? Проверить работу кухарок, швей, горничных… Что еще? В любом случае — скука. И чтобы молодая девица, незамужняя, не отправилась на хоть какое-то увеселение, где, к тому же, будет присутствовать симпатяга Эрих… Ведь, как я понял с его слов, они виделись уже не раз. И — со взаимностями. Я прав?

— Они виделись трижды, — кивнул фон Вегерхоф. — Но — ты прав, взаимное чувство возникло. Что ты хочешь сказать? Что Арвид сделал слугой дочь ландсфогта, чтобы управлять им?

— Что Арвид обратил дочь ландсфогта, — тихо, но с убежденностью возразил Курт и продолжил, слыша вокруг недоверчивую тишину: — Вспомни, что сам мне говорил. «Запереться в замке, каждый месяц рассчитывая слуг» — весьма похоже… Возможно, фон Люфтенхаймер и не рассчитывает слуг ежемесячно, однако, убежден, их количество несколько уменьшилось, а правила стали строже — к примеру, возникли запреты на появление прислуги в некоторых частях замка. Но это предположения, не факты; факт — в том, что его дочь не появилась здесь, где нельзя весь день лежать в постели при закрытых ставнях. Факт в том, что месяц назад умер замковый капеллан — единственный, кому не прикажешь «не ходи» и «не спрашивай», учитывая, к прочему, и то, насколько давно он состоит и в духовных отношениях с фон Люфтенхаймером, и в просто дружеских; они всюду вместе с самой молодости. Капеллан умер — и имперский наместник, образец католичности в городе еретиков, пример для подражания всем верноподданным — почему-то не являлся ведь каждую неделю в одну из церквей Ульма, не нанял нового капеллана. Лишь сейчас он отрядил своих людей за каким-то приятелем умершего духовника, когда дольше тянуть уже подозрительно. Если, конечно, это вообще правда, и ему не потребовалось попросту объяснить пропажу пятка солдат…

— Это… — замявшись, Адельхайда скосилась на стрига и осторожно договорила: — смело. И…

— … неправдоподобно?

— Правдоподобно, — откликнулся фон Вегерхоф. — Но таких доказательств недостаточно для ареста. Есть что-то еще?

— Есть, — кивнул Курт, пытаясь не сорваться с уверенного тона. — Есть и еще. Припомни, что он сказал тебе о смерти Эрики. «Если б я мог»… И осекся. Что он мог? Чем-то помочь, как он договорил потом? Глупо. Что тут сделаешь? Скорее, он едва не сказал: «если б я мог помешать этому». Но он не мог, потому что не управляет Арвидом — тот управляет им. Далее. У меня был долгий с ним разговор, в продолжение которого фон Люфтенхаймер высказал несколько мыслей, которые тогда я расценил… думаю, неверно. Его сетования на смерть жены, завязанные на сомнении в справедливости воли Господней, в справедливости вообще, в бессилии человеческом перед судьбой… А главное — в смертности человеческой. Его рассуждения вообще вращались именно подле смерти и ее неотвратимости. Его занимает мысль о том, как, утратив жену, не потерять и дочь, а также то, на что он готов пойти, дабы не допустить ее смерти. Может статься, что — на собственное подчинение и ее обращение. Александер, вопрос к тебе: ты видел прежде эту знаменитую особу?

— Да, разумеется, и не раз…

— Это, — оговорился Курт, — лишь очередная теория, однако… Мне доводилось услышать от кое-кого из рыцарской молодежи, что дочь фон Люфтенхаймера не отличается крепким здоровьем и цветущим видом. Ее мать, по словам фогта, долго болела перед смертью. Возможно ли, что болезнь эта наследственная? Ты видишь, слышишь, чувствуешь больше нас, скажи — дочь фогта здорова?

— Разумеется, не здорова, — пожал плечами фон Вегерхоф, — всецело здоровых людей нет на белом свете. Что касается именно Хелены фон Люфтенхаймер — да, у нее проблемы со здоровьем, и немалые; сердце у нее уж точно не в порядке. И — предупреждая твой следующий вопрос — да; такие недуги зачастую передаются по наследству.

— Иными словами, — подвела итог Адельхайда, — ты полагаешь, что она уже начала умирать? И Эберхарт…

— Да. Или уже начала умирать, или кто-то (и мы знаем, кто) — вот как Александер сейчас — сказал ему, что дочь его больна, что больна смертельно, что осталось ей недолго… Но есть выход. И он этим выходом воспользовался. Многие воспользовались бы.

— Его предположительные мотивы понятны, — кивнул фон Вегерхоф, — но к чему это Арвиду?

— Фон Люфтенхаймер — ландсфогт, помнишь?.. Вспомни еще, что сказал ты на второй день нашего знакомства. Ты сказал, что, будь ты представителем злобного подполья стригов — и возможностью занять место фогта ты бы не пренебрег. «И Ульм стал бы прибежищем всевозможной нечисти».

— Это уже и сейчас недалеко от истины, — покривился фон Вегерхоф, — пусть эта нечисть и смертна, занимается торговлей и ходит в церковь. Временами.

— Это недалеко от истины, — согласился Курт. — Я, к своему позору, не задумался и еще об одной вещи, увлекшись прениями с городским советом. Этот самый городской совет влезал в мое расследование, мешался в мои дела; после смерти Эрики один из них явился к тебе — явился, чтобы убедить тебя молчать, я прав?.. Они делали все это, потому что их волновало происходящее. Их это заботило. Их тревожило то, что творится в городе. Вопрос — почему не вмешивался фон Люфтенхаймер? Почему он не лез с расспросами, не донимал меня придирками? У него мало власти в городе… Правда. Но — сейчас в Ульме появился инквизитор, представитель Конгрегации, у которой власти побольше, сотрудничество с которой можно использовать и для укрепления позиций в городе светской власти, поставленной Императором, id est[181] — его, фогта. И, в конце концов, что же — его, преданного трону служителя, столь верного подданного не волнует происходящее во вверенном ему городе? Чем еще объяснить его молчание и бездействие? Ко мне даже ни разу не был прислан дотошный и наглый представитель наместника, с тем чтобы потребовать отчета о мох действиях. Мной никто не интересовался — будто бы фогта у Ульма нет вообще. Почему?

— Потому что это подозрительно, — тихо предположила Адельхайда. — Подозрительно с точки зрения виновного интересоваться тем, в чем он замешан…

— Это часто выдает людей, — кивнул Курт. — И на моем недолгом веку я с подобным сталкивался не раз; пытаясь не выказать своего причастия к чему-либо, люди порой могут и переусердствовать. Как фон Люфтенхаймер сейчас. Будь он хладнокровней, он сообразил бы, что именно так и сумел бы себя обезопасить, но — при всех его, быть может, и немалых достоинствах, хладнокровием он не обладает. Думаю, вы согласитесь… Вот теперь я сказал все. Что скажете вы?

— Я бы сказала, что это похоже на правду, — не сразу откликнулась Адельхайда, — как, собственно, и предшествующие твои версии. Я не хочу сказать, что это натянуто…

— Нет, я понимаю, это именно натянуто; притянуто за уши, как любит говорить мой помощник. Однако в нашем положении мы ни на что иное рассчитывать не можем, и нам остается лишь выбирать, чьи фантазии нам представятся самыми близкими к правде.

— Твои мне кажутся… приближающимися к ней; надо взвесить высказанное тобою еще раз. Только не думай, что я просто ищу, к чему бы придраться…

— Эй, любовнички, — оборвал ее фон Вегерхоф с плохо скрытым раздражением, — бросьте это взаимное облизывание. Быть может, «помеха совместной работе» — и не самый дурной повод блюсти дистанцию? Представьте себе, что вы по-прежнему друг друга не выносите, и давайте-ка займемся делом; наплевать, кто и что подумает и что его заденет — главное найти истину. Верно, или я, по-вашему, неправ?

— Что это с тобой сегодня? — покривился Курт. — Несварение? И в самом деле — ты то, что ты ешь, а фон Лауфенберг довольно ядовит.

— Если у тебя есть возражения, Александер… — начала Адельхайда, и стриг вскинул руку, отвернувшись и глядя вниз, на пустующий двор.

— Нет, — выговорил он четко. — Возражений у меня нет. Но если они есть у тебя — выскажи их, не броди вокруг, стремясь подобрать слова помягче. Он не обидится. Он оскорбится, напротив, на твои попытки не затронуть его самолюбия.