— Господин барон… — выдавил тот оторопело. — Но вы-то что здесь делаете?
— Оказываю помощь следствию, — пояснил тот благодушно. — Полагаю это своим долгом как добропорядочного горожанина и верного католика… Не обращайте на меня внимания. Я вам не помешаю; если, разумеется, вы не станете делать глупостей.
— Лицемер, — укоризненно возразил Курт. — Не слушайте его; «добропорядочный горожанин»… Попросту этот библиофил надеется наложить лапу на вашу библиотеку после вашего ареста и ее конфискации.
— Моего ареста?..
— А как же вы думали? — с искренним удивлением пожал плечами он. — Потрошение трупов, осквернение склепа, изучение запрещенных трудов; за одно лишь это — не почетный же Знак вам следует вручить, верно? А уж введение в заблуждение следователя Конгрегации, препятствие дознанию… Господин Штайн, вы совершили едва ли не все возможные преступления, находящиеся в ведении Святой Инквизиции — да вы просто живой академический перечень… О, прошу прощения —
— Вы… меня запугиваете, майстер инквизитор? — уточнил тот с неуместной, нервозной улыбкой; он качнул головой:
— Господи, ну, как вы могли такое подумать, господин профессор. Разумеется, нет. Просто пытаюсь описать вам ваше будущее; ведь и его угадыванием вы тоже интересовались, если судить по собраниям ваших книг? и я лишь пытаюсь удовлетворить ваше любопытство. Ваше будущее — арест, суд, костер.
— У вас нет такой власти в Ульме, — без особенной уверенности возразил Штайн. — Вы даже не имели права вторгаться в мое жилище, и я…
— Что? — уточнил он, когда тот запнулся. — Позовете городскую стражу? Напишете на меня жалобу рату?.. Моими малыми правами в этом гадюшнике мне только бродячие дворняги еще не тыкали в морду, и, как уже упомянуто, меня это все более раздражает. Не советую вам, дорогой доктор, повторять ошибки прочих, ввергая меня в состояние нервозности и, в перспективе, бешенства, отчего рука и впрямь задрожит. Уж пристрелить вас я могу безо всяких соглашений с властями, запросов начальству и оформления требуемых документов. При этом я могу промахнуться и попасть вам в ногу, в руку или еще куда-либо, где (вам как лекарю это должно быть известно) кровотечение не станет смертельным, зато ощущения — будут малоприятными. Обращу ваше внимание и на тот факт, что никто не видел того, как я входил в ваш дом, и никто не увидит, как выйду; труп же ваш, истерзанный зверским образом, спишут на местное ворье.
— Господин барон! — воззвал Штайн, обернувшись к неподвижному фон Вегерхофу. — Вы… вы же цивилизованный человек, как вы можете в этом участвовать? Поверить не могу, что вы заодно с ним!
— Это довольно занятно, — заметил Курт, когда стриг не ответил, — слышать подобные речи от любителя ночами выкапывать умерших из могил. Что-то это слабо отдает цивилизованностью. Посему, господин профессор, выхода у вас два — на костер или стрелу в лоб.
— Нет, вы чего-то хотите от меня, — возразил тот настойчиво. — Вы ждете от меня чего-то, иначе не стали бы со мною говорить. Вы меня просто запугиваете, чтобы вынудить сделать или сказать что-то; но что? вы просто скажите, что вы хотите от меня получить!
— Наверняка подобных успехов в исследованиях не смог бы достичь глупец, — отметил Курт одобрительно. — Разумеется, вы понимаете все верно, разумеется, мне от вас кое-что нужно. Странно только, что вы не догадываетесь, что именно. Возможно, дело попросту в том, что вы на взводе, и это понятно… Прежде, чем решить вашу судьбу, господин профессор, я хочу четкого и прямого ответа на один- единственный вопрос: для чего вы сделали то, что сделали? Зачем столько трудов, дабы подбросить мне поддельного стрига — вот что я хочу знать.
— Les faits sont obstines[104], — благожелательно заметил фон Вегерхоф, когда тот опустил взгляд, не ответив. — Или, говоря проще — прислушайтесь к моему другу, господин профессор, и не злите его лишний раз. Поверьте мне, терпение у него и впрямь не ангельское, а отношение к правам и свободам и вовсе кошмарное; наверняка сам я все еще жив и здоров лишь оттого, что он не имеет иного партнера для шахматных баталий.
— Как я понял из слов майстера инквизитора, господин барон, — заговорил тот, наконец, — мое будущее мало изменится от моих действий. Мне в любом случае грозит смерть — немедленно ли, нет ли…
— Также мои слова должны были заставить вас припомнить, что между «немедленно» и «нет» есть существенное различие, каковое вы как человек, имеющий знакомство с телесными страданиями, должны осмыслить. Ну же, не упрямьтесь, дорогой доктор. Вы и без того по самые уши в неприятностях; разъяснить мне причину, по каковой вы в них влезли — не столь уж весомое к ним добавление.
— Ну, что ж, хорошо, — обреченно отмахнулся Штайн, бросив на стрига укоряющий взор. — Хотите причины — я назову их вам, вот только ничего в моей судьбе это и впрямь не изменит… Вы помеха в этом городе, майстер инквизитор. Помеха всем и всему — и торговле в первую очередь. А моя торговля процветает лишь во дни, когда горожане праздны и спокойны, когда их кошельки наполнены, а души ублаготворены; лишь тогда они задумываются о здоровье несколько более, нежели обыкновенно — и тогда, кроме необходимых лекарств, они приобретают средства для поддержания или стяжания красоты и молодости, а также всевозможные благовония и прочие мелочи, о которых и мыслей не приходит в голову, когда голова эта занята проблемами. А проблемы, прошу меня простить за прямоту, создаете здесь вы. Вы всем говорите, что по улицам бродит стриг, и люди опасаются. А когда люди боятся за свою жизнь, майстер инквизитор, им не до излишеств, они и не подумают потратить деньги на притирки от прыщей или вот хоть книги (тем более книги!); они потратят свои сбережения на замок покрепче или новые ставни, или еще на что-то, что, по их мнению, поспособствует их безопасности. Вот вам и причина. Не будет стрига — не будет в Ульме и вас. А когда вас не будет, некому будет будоражить умы моих покупателей.
— Вот, стало быть, как… — проронил Курт неспешно, глядя на старика в упор и видя смятение в глазах, и, вздохнув, кивнул стригу: — Александер?.. Запри-ка дверь. Думаю, придется спуститься в хозяйский подвал и продолжить беседу там. Я полагаю, у вас там неплохая звукоизоляция?
— Чем вас не удовольствовал мой ответ, майстер инквизитор? — с плохо скрытым опасением уточнил Штайн. — Если у вас остались другие вопросы — обещаю, более я не стану запираться и расскажу все, что вы захотите услышать.
— Знаете, господин профессор, — вздохнул он с подчеркнутым состраданием, — я вас понимаю. Это довольно мерзко, когда кто-то вынуждает вас поступить вопреки собственной воле — отдаете ли вы кошелек грабителю, поддаетесь ли на угрозы какого-то наглеца со Знаком на шее; это просто обидно. Я постоянно вижу подобное ex officio[105]. Мне попадаются разные люди; некоторые держатся часами, причем в ситуации более… неприятной, нежели вы, а некоторые раскалываются уже в первую же минуту, но вот только, господин профессор, вы на такого не похожи. Вы похожи на еще одну разновидность: на тех, кто не желает говорить правды и, обладая некоторыми познаниями в области человеческой мысли, разумно полагает, что высказанное не сразу, высказанное под давлением производит впечатление истины более, нежели нечто, полученное мною легко и немедленно. Вы противились мне, дабы я, услышав ваш ответ, счел себя удовлетворенным, счел, что я сумел таки вас переломить. Я не стану доказывать вам свою правоту, не буду перечислять все признаки, по каковым я сделал такой вывод, просто прошу вас понять: я вижу, что вы говорите мне неправду. Возможно, не лжете совершенно, однако
— Я слышал о вас, майстер Гессе, — не сразу отозвался тот, опустив взгляд в стол, и нервно усмехнулся, взъерошив и без того похожую на гнездо шевелюру. — И услышанное позволяет мне думать, что вы и впрямь узнаете то, что хотите. Я не в том возрасте и не той стойкости, чтобы сопротивляться вам до конца…
— Так не надо, — согласился Курт по-прежнему доброжелательно. — Что бы вы ни натворили, господин профессор, я понимаю — вам от этого скверно. Ведь я это вижу. У вас могут быть сомнения в моей проницательности, однако вы должны понимать, что, кроме нее, я имею еще и весьма немалую статистику;
