Противный сын Кло захохотал.
— У Либби другое предназначение, — тактично ответила мама.
— У слепой? — округлила глаза тетушка.
— Вы не поймете, Кло, — мама взяла аккорд.
Музыка стала громче.
Бобби, улучив момент, когда ни на него, ни на меня никто не смотрел, хитро усмехнулся и быстро передвинул баночки с краской. Я услышала стук и пожала плечами: какой он еще ребенок! А ведь ему уже пять.
Придвинула ближайшую, зачерпнула белую краску и нарисовала барашки на волнах. Я никогда их не видела, но знала, что они именно такие — игривые, беспечные, они просто не могут быть иными.
В четыре, признаться, я рисовала лучше, чем сейчас, и подавала большие надежды. Детская непосредственность и отсутствие страха ошибиться — это много.
— Детка, как ты угадала, какой краской рисовать? Верно, баночки помечены? — умиленно спросила тетушка.
Я пожала худенькими плечами. («Тоща, как рыбий скелетик», — сокрушалась Кло при встрече.)
Как их можно спутать?
Белила холодные, охра теплая, а лиловая, которой я рисую китов, щекочет пальцы — еще бы, в нее добавлены чернила каракатиц.
И я важно произнесла:
— Вы не поймете, Кло.
Был скандал.
Тетушка ругалась, прижимала руки к пухлой груди, Бобби строил рожи.
Меня наказали — велели уйти в свою комнату.
Папа шепнул:
— Молодчага, Либ, здорово врезала старой перечнице! Но сама понимаешь: политика…
Я понимала. Мне было жаль незаконченного рисунка, но я устала от Бобби. Неумные и невоспитанные мужчины не нравились мне даже в четыре.
Сев на кровать, я разложила на коленях веер из Кето. Его сделал смешной щербатый мальчик. У него теплые и умелые пальцы. Может быть, однажды я приеду в Кето и встречу его. Веер сделан совсем недавно. Еще несколько дней, и знание о мальчике станет мне недоступным. Проведя пальцами по вееру, я «увижу» лишь нарисованного на нем гигантского кальмара, сжавшего щупальцами тонкую девушку.
И сейчас, в свои двадцать три, в сложных ситуациях я закрываю свои зрячие глаза и слушаю пальцы. Глаза могут обмануть, пальцы — нет.
Внешне в Ричарде Фоксе не было ничего особенного. Но он был гений. Настоящий гений. Талант сбивает с ног, не дает дышать. Девушкам нравятся гении, вот и мне всегда нравились неординарные мужчины.
Познакомившись с Ричардом на занятиях художественной студии и почти сразу переехав к нему, я тут же бросила рисовать сама. Он гений, а я посредственность. Я занималась этим просто потому, что больше ничего не умела делать. Я знала многое, но знания мои были поверхностны.
Я не боялась трудностей и могла бы зарабатывать даже физическим трудом, но мне это не было нужно. Уйдя из семьи, я вполне сносно жила, продавая украшения, которые прихватила с собой.
Прикладываю голову к груди Ричарда.
— У тебя сердце бьется, как у кита.
— Так сильно? — самодовольно улыбается он.
— Девять ударов в минуту.
— Ну, спасибо! — смеется он. — Либби, а у тебя есть от меня тайны?
— Нет, — говорю я.
Я вру, милый. Больше, чем ты думаешь.
Мою мать многие считали безумной, но не каждый решался произнести это вслух. А уж глядя ей в глаза — и вовсе никто. При виде нее тушевались самые развязные хлыщи, а знойные красавицы с сожалением вздыхали вслед. Мама была красива какой-то животной красотой. У нее были черные прямые волосы, в которых звенели вплетенные монетки; гладкие, блестящие, как китовые спины. Чуть раскосые глаза — мамины предки были из далекой холодной северной страны. Она курила трубку, как ее собственные мама и бабушка на родине. Нет, человек просто не может быть так красив и так свободен, как она.
Мама была стихией. Она делала только то, что хотела, и не боялась людской молвы. Я ни разу не видела такой красивой и гордой женщины и часами могла водить пальцами по ее лицу. В детстве я воображала, что она дочь морского царя. С ее красотой можно было перевернуть мир, а она выбрала папу и наш старый дом на берегу моря.
Старенькая фотография подтверждает, что дело не в дочерней любви.
— Папа, как вы встретились?
— Она упала с неба.
Отец ее очень любил…
Главной маминой странностью было то, что каждый вечер она ходила к морю и слушала песни китов.
Она хотела, чтобы и я их слышала.
— Слышишь, Либби?
Мама даже пыталась напеть мне мотив, но я никак не могла оправдать ее ожиданий. Мама очень сердилась:
— Ты не стараешься, ты должна слышать! Ты же моя дочь. Это так красиво…
Я не любила расстраивать маму, но ничего поделать не могла. Я слышала только, как киты бьют хвостами, как плещут волны, как гудят корабли вдали.
Я не научилась слышать китов, но научилась слушать.
— Мама, почему не все слышат китов?
— Киты — наши предки. Часть людей произошла от китов, часть — от обезьян. Есть люди моря и есть люди суши. Мы, люди моря, слышим китов. Ты тоже должна слышать!
Отец не любил китов. Он вообще не выносил весь мир и любил только двоих людей на земле — маму и меня. Но маму больше.
Когда мне исполнилось пять, она привела меня на берег и столкнула со скалы.
Я барахталась, тонула.
И вдруг увидела, как сквозь толщу воды пробивается солнце. Вокруг плавали рыбки. Киты окружили меня полукругом.
Я видела.
Я шла по улице, и тут на меня напал бродяга. От него противно пахло.
Обычно я очень осторожна, но тут благоразумие изменило мне. Мне нужно было купить краски, и я
