«мальчиков». Да и директор музея отставать не будет, не говоря уже о… У Планкета перехватило горло.
— В Мексику? — удивился певец. — Что ты собираешься делать в Мексике?
— Жить! — Планкет развернулся и ткнул компаньона пальцем в грудь. Фласк охнул. — Я хочу жить, понимаешь ты — толстый, бездарный, самовлюбленный…
Механик прикусил язык, но было уже поздно. Фласк отступил на полшага. Лицо его наливалось краской, ноздри широко раздувались, левый глаз задергался… Начал он вполголоса, но к концу фразы сорвался на крик:
— Ну скажи, что ты сейчас собирался сказать! Молчишь?! А я и так знаю, что ты собирался сказать!
— Ничего, — отрекся Планкет.
— Поздно! Мысль не изреченная, но оставшаяся на языке, потом ужалит, подобно гадюке, затаившейся в дебрях джунглей!
— Но я молчу…
— И это поздно! — певец драматически воздел руки. — О боги, вы создали мир неправильно! За что я должен терпеть все это?
— Я молч…
— Раньше надо было молчать! — взревел Фласк.
Планкет втянул голову в плечи. Он почему-то сразу тушевался, когда на него повышали голос. Должно быть, это из-за неправильного питания, думал механик. Если не хватило в детстве кальция — кости вырастут тонкие и хрупкие. Интересно, а что не докладывали ему, раз теперь в моральном позвоночнике отсутствует необходимая жесткость?
— Интересно, что подумает господин Шульц, когда узнает о пропаже Крокуса? — сказал Планкет, чтобы сбить компаньона с волны. Разглагольствовать о том, как его недооценивают, Фласк мог часами.
— Я бы на его месте не стал ломать голову, а просто убил, — буркнул певец. — Камень на шею и в залив.
Планкет вздрогнул — он терпеть не мог холодную воду. Механик попытался поправить очки, но нечаянно сбил их — руки дрожали.
— Ну вот, — сказал он печально. Фласк озадаченно почесал бороду.
— Эй! Ты что, плачешь?
— Нет, — сказал Планкет, поднимая голову. — Стекло треснуло.
Певец пригляделся — и правда. Через левое стекло сбегала неровная трещина — будто плачущий водопад.
Фласк рассматривал механика, наморщившись. Лоб, непривычный к такому упражнению, зачесался. Планкет выглядел как человек не от мира сего. Это… ээ… пугало. Но Фласк вдруг понял, что у него нет никакого желания разбираться с господином Шульцем в одиночестве. Ну уж нет! Не дождетесь.
— У нас. Есть. Шанс, — раздельно произнес Фласк. — Ну-ка, повтори. Ну!
— У нас есть шанс, — тоскливо повторил Планкет. Внезапно его окатила горячая волна стыда — от макушки до пят. Пустобрех Сайрус Фласк собирался бороться до последнего, а он — Норман Планкет, который всегда считал себя разумным и думающим человеком! — поддался панике. Нет, так дело не пойдет.
— У тебя есть идея? — преувеличенно бодро спросил Планкет.
— Конечно! Все очень просто, друг мой. Я уже говорил — наши трудности решит китовый череп.
Планкет подумал, что ослышался.
— Наши трудности и начались с черепа!
— Это, друг мой, называется диалектика. Один череп втянул нас в неприятности, другой — из них вытащит.
— Хорошо, — вздохнул Планкет. — Только где мы его возьмем?
— Итак, попробуем рассуждать логически, — сказал Фласк. — Если бы вам, друг мой, был нужен череп кита, куда бы вы обратились в первую очередь?
— В Музей Естественной Истории.
— Действительно… Хорошо, это решает многие проблемы — мы уже в Музее Естественной Истории, осталось найти череп. Все просто.
— Ага, — кивнул Планкет. — Нам даже и искать не нужно.
Он указал на осколки. Фласк задумался.
— Ладно, — сказал он наконец. — Этот вариант отпадает. Но Кетополис ведь город китобоев, не забыл?
— И что? — ехидно поинтересовался Планкет. — Нет, не забыл. А еще я прекрасно помню, что китов разделывают начисто и все кости идут на удобрения. Можно, конечно, набрать поделок из кашалотовых зубов… Правда, я уже не уверен, что зубы эти настоящие. Раз даже в Музее Естественной истории, оплоте науки, кит оказался поддельным…
Он в сердцах пнул кусок гипса, поморщился от боли в ушибленном пальце.
— Не переживайте так, друг мой, — утешил его Фласк. — Солнце еще не сядет, а мы уже найдем череп! Никто и не заметит пропажи, даю вам слово!
— Откуда такая уверенность? — кисло спросил Планкет. Мысленно он затоптал чуть проклюнувшийся росток надежды. Имея дело с Сайрусом Фласком, не стоит тешить себя иллюзиями.
— Знаю я одно местечко, — начал Фласк. — Можно найти что угодно. Помню, мне потребовался марокканский кальян, весь город обошел, ноги в кровь — нигде нет. А туда прихожу — пожалуйста…
— Не вижу связи, — буркнул механик.
Его так и подмывало спросить, зачем певцу потребовался именно марокканский кальян, но он сдержался. Наверняка очередное средство для голоса.
— Раз там был
Планкет склонил голову. С другой стороны — терять уже нечего. Сейчас даже в портовых кварталах за их жизнь не дадут и монетки в четверть кроны.
Лавка, которую нахваливал Фласк, находилась на углу бульвара Гарпунщиков и улицы Шаггот. Старое здание высилось на самой окраине парадных районов города. Всего в паре сотен метров начинались бесконечные ряды кирпичных домов, где жили рабочие с мануфактур — те, что побогаче. Узкие проходы затянул желтоватый туман; в воздухе отчетливо чувствовались запахи фабричной гари и мыла. Дальше, за туманной стеной, начинались рабочие кварталы, ближе к океану превращаясь в невнятное скопление грязных лачуг — трущобы, где ютились чернорабочие и прочие бедняки.
Сам дом служил некоей иллюстрацией собственной пограничной сущности. Трехэтажное здание было украшено вычурной лепниной, атланты с лицами философов уверенно держали ажурный чугун балкона — все указывало на то, что хозяева (или архитектор) стремились подчеркнуть принадлежность к парадной части города. Однако штукатурка запузырилась и полопалась, краска выгорела до цвета жженой капусты, а стекла на верхнем этаже хозяева заменили листами распухшей фанеры. Вывеска над дверью хоть и напоминала изяществом шрифта о ювелирных салонах на бульваре Канцлера, висела под странным углом. Планкет чуть не свернул шею, пытаясь прочесть:
По случаю праздника дом был украшен разноцветными шарами и бумажными фонариками. Эти наивные украшения выглядели скорее жалко, чем торжественно, а флаг Кетополиса на балконной решетке
