— До сих пор Трюхиной везло. Но всему приходит конец. Ваша Катя лучше Татьяны Сафоновны. Лучше!
Даже для отнюдь не рядовой организации, в которой служили Иван Иванович, Кравец, Демин и Олейник, Татьяна Сафоновна Трюхина, кличка Графиня или Пиковая дама, являлась фигурой выдающейся. Судьба наделила ее уникальным даром — умением добиваться намеченной цели. Умом или случаем, без разбора целей и средств, Татьяна Сафоновна получала желаемое. Ей всегда, везде, во всем везло. Она постоянно выигрывала, брала верх, пожинала лавры. За что и обрела славу неизменной победительницы. Одно портило дело. Ради цели, Трюхина не церемонилась в средствах. Люди, работающие с ней, погибали очень часто.
Однажды на заре перестройки стало известно: Трюхина выполнила «левый» заказ и «срубила» 200 тысяч баксов. Своеволие подчиненной или нежелание делиться послужило причиной, но скандал не замяли. Ахи-охи, честь офицера, чистые руки, холодные головы… Татьяна Сафоновна — натура тонкая, деликатная, не выдержав общественного порицания, на скорости в 200 км/час врезалась на казенной «Волге» в бетонную стеночку. Придраться было не к чему. Группа крови, свидетельства очевидцев подтверждали: Татьяна Сафоновна Трюхина прекратила земное существование и, если ведет где-нибудь оперативную работу, то исключительно на небесах.
Однако спустя некоторое время возникли первые подозрения. Слишком уж характерным почерком были выписаны некоторые акции. Слишком успешно избегали огласки и наказания их исполнители. Идея о «воскрешении» Трюхиной принадлежала Ивану Ивановичу. Им же и было инициировано служебное расследование. К концу 90-х сомнения рассеялись. На Татьяну Сафоновну объявили охоту. В списке врагов организации, в которой работали Иван Иванович, Кравец, Олейник и Демин, бывшей сотруднице был отведен почетный пятый номер в реестре «Найти и уничтожить». Увы! Перечень «заслуг» Трюхиной рос, а она сама оставалась неуловимой. В начале двухтысячных дошли слухи, что Трюхина сделала пластическую операцию. Однако, будучи особой незаурядной, не омолодила, а состарила лицо. Новая внешность решала многие вопросы. Во-первых, способствовала в работе. Интеллигентного вида старушка априори не вызывала опасений. Во-вторых, помогала скрываться от Ивана Ивановича и иже с ним.
Ирина Сергеевна спросила.
— Все эти годы вы ее ловите? И напрасно?
Иван Иванович согласился наполовину:
— Ловлю. Но не напрасно. Я слово дал — урою ведьму. Сдохну, но урою. Я по ее вине сына похоронил. Мне с ней на одной земле тесно. Тем и живу — ненавистью и мечтой о мести.
— Кхе-кхе, — раздалось многозначительное покашливание. Николай Антонович повторно не приветствовал откровений.
— Ладно, ладно, — принял к сведению Иван Иванович, — молчу.
Не получилось. Из-за угла дома появились двое парней в камуфляже. Рядом с ними уныло плелся крепкий пожилой мужчина. Почти старик. На руках его позвякивали наручники, ворот рубахи был оторван, на скуле набирал цвет синяк.
— Мать твою ити … — ахнул Иван Иванович. — А я что говорил!
— Этот тип подкатил со стороны трассы, открыл замок своим ключом, оказал сопротивление, при себе имел тротиловые шашки, — сообщил один из камуфляжных молодцов.
— Здравствуйте, господин Сытин! Вот и свиделись! — Иван Иванович засмеялся нервно.
На лице задержанного не дрогнул ни один мускул.
— Не узнаешь? Что ж, время никого не щадит. Ты постарел, я не стал моложе. Как жизнь? Как здоровье? Про дела не спрашиваю, сам знаю, плохи. Плохи твои дела, Сытин. Ох, плохи!
— Простите, — вмешался Николай Антонович, — Ирина Сергеевна, не в обиду, погуляйте, не для ваших ушей наши беседы.
Устинова подчинилась. Она уже боялась услышать что-нибудь лишнее. Она уже боялась этих людей. И распорядительно важный Демин, и несчастный Кравец, и милый ее сердцу Петр, и особенно старый Иван Иванович на глазах превращались из занятых работой мужчин в гончих псов. Они ухватили след и, не замечая ничего вокруг, бежали вдогонку зверю.
На встречу в сопровождении очередного спецназовца спешил мужичок кавказской наружности. Бари Рустамович Чичвидзе, догадалась Ирина Сергеевна. Сейчас у него выпытают, где и сколько проиграла Трюхина. И зачем, снова задаваясь вопросом, лучше бы Катю искали.
— Ирина, — раздалось неожиданно. Петр натужно улыбался. — Не волнуйся. Мы контролируем ситуацию. Все идет прекрасно. Этот Сытин — сводный брат Трюхиной, подручный в самых грязных делах. На нем крови — не меряно. Он — редкая дрянь, садист и подонок. По нему давно пуля плачет.
Милые речи! У Петра дрожали от возбуждения и ненависти ноздри. Эту плачущую по Сытину пулю, он мог собственными руками загнать в ствол пистолета. И спустить курок. Нет! Ирина Сергеевна раздраженно мотнула головой. Хватит, подумала сердито. Отдайте мне Катю и Борю, и отпустите с миром к нормальным обычным людям, которые не охотятся друг на друга и не знают, по ком плачут пули.
—Ты убивал людей?
Петр нахмурился:
— Да, — ответил прямо.
— Наверное, у нас ничего не получится.
— Не стоит торопиться с выводами, — почти безразлично попросил Петр. И напоролся на стену молчания. Устинова уже приняла решение, неприятное для него и себя.
— Я убивал врагов. Я солдат, мне по штату положено, у меня работа такая.
— Ты убивал людей.
— Нет. Они — враги, — настоял Петр. — Если твоя Катя не вернется домой, ты поймешь меня.
— Может быть, но…
— Я — не палач, — перебил Петр. — И если нужен тебе, ты примешь меня. Если нет — найдешь десяток изъянов. Я стрелял в людей, орудовал ножом, воровал документы, у меня пять боевых ранений. Я почти каждый день на войне. Я — нелегкая добыча и дешево жизнь не отдам. Я умею за себя постоять и, если удастся, отомщу за товарища. Кровь за кровь. Таков закон войны.
— Но…
— Хватит болтовни. Выбор за тобой. Мне пора работать.
— Вот и работай.
— Что ж…
— Петя…
Петя — очень смахивало на капитуляцию.
— Прости меня. Я беру свои слова назад.
— У меня такая профессия: или я, или меня. Третьего не дано.
— А поменять профессию можно?
— Нет. Это мое призвание.
Устинова покаянно вздохнула. Волна неприятия отхлынула. Легко быть чистенькой, спасая за операционным столом детей. А Петр вынужден быть на передовой. Там, где свистят пули и смерть — обычное дело. Руки в крови? Это кровь врагов, враги — не люди, они — нелюди. Они стреляли в Петю, они могли его убить, они украли маленькую Яну, они угрожают Кате. Они… они… Маленький шаг от гуманизма к основополагающей разделительной доктрине «свой — чужой» был сделан. Твердая мужская рука перевела через рубеж, подтолкнула в спину, перетянула на свою сторону.
— А что Чичвидзе говорит?
— Говорит; старуха играла круто. Взяла банк, потом зарвалась, спустила все под чистую, потребовала реванш. Позавчера вечером отбила бабки, деньги брать не стала; сказала, на днях подошлет человека.
— Вы за ним проследите, — сообразила Устинова.
— Да, — подтвердил Олейник и поинтересовался, — инцидент по поводу моей работы исчерпан окончательно?
— Да. И не смотри на меня так, — прошептала Ирина Сергеевна смущенно.
— Хочу и буду.
Хочу и буду! Звучало как обещание!
