— Что я ему сказала? Кто он? От чего отказывался? Где серьги?
Все рассмеялись. Ядвига и Марта весело, Влада Михайловна нервно, ее волновал ответ лишь на последний вопрос.
— Где же серьги? — спросила она.
— Давайте по порядку, — отозвалась Марта, — Влада Михайловна и Ядвига Болеславовна в соседней комнате потолкуют про дом у дороги, мы с Катериной посекретничаем здесь.
— Во-первых, — начался разбор полетов, — ты сразу загнала дух на эмоциональное поле, напомнив о злодействе. Во-вторых, легко влилась в переговоры. В-третьих, великолепно их провела. А теперь подробнее, по пунктам…
Оказывается, души амбициозны и обидчивы. Напоминать им о совершенных в былой жизни преступлениях неэтично и чревато. Контактеры замыкаются, обижаются, не идут на сближение. Другое дело, вернуть их в грех внезапным толчком, что и учинила Катерина. Едва Ядвига бросила фразу «Вы родственница того чекиста, внучка!»; едва Влада Михайловна невольно подтвердила предположение, как Катя представила картину событий и силой воображения катапультировала объект в криминальную ситуацию.
— То есть я заставила его насиловать девушку? — удивилась Катя.
— Нет. Ты оживила то, что он сделал когда-то. Он насиловал, и после смерти грех не давал ему покоя. Если он подчинился, значит, тебе удалось нащупать болевую точку. Именно в этом заключается дар медиума, в умении обращаться с душами умерших. У каждого мастера свой стиль. Ядвига заискивает перед тенями, позволяет руководить собой. Ты избрала путь силы: не боишься, не робеешь, навязываешь свою волю.
— Что лучше?
— Техника контакта не имеет значения. Важен результат. Чтобы работать хорошо, надо учиться, надо понимать и держать под контролем каждую фазу. Сегодня ты обрушила на объект удар, превышающий нужное усилие раз в 100.
— Так ему и надо! Сволочь!
— Напротив, ты сделала подлой душонке царский подарок.
— Почему? Как же так?
— Эмоции — главная забава теней. Ты кипела праведным гневом и подпитывала энергетическую квадру…
Если души, как утверждала Марта, падки на человеческие чувства, то нынче дух чекиста вкусил от Катиного возмущения достаточно. Сцена насилия всколыхнула до основания, до боли в сердце. Фраза Влады Михайловны «…вот почему она ненавидела маму, вот почему повесилась…» гвоздем сидела в мыслях. Бедная девочка из голодного 1922 года не только пострадала от пьяных мужских амбиций, она еще забеременела и вынуждена была родить. Нежеланный ребенок, исковерканная судьба, психическая травма — груз выдался не по силам, смерть показалась легче жизни. Бедная, бедная девочка…
— А как же серьги?
Марта победоносно улыбнулась.
— Из-за них мы и старались. Если хочешь, пойди, погляди, как Ядвига колдует, только тихо.
Катя подкралась к двери в соседнюю комнату, заглянула в щелку. Влада Михайловна, закрыв глаза, кружилась в танце. Она то приседала, то вскидывала вверх или разводила в стороны руки. И, не умолкая, бормотала.
— Гипноз, — шепнула Марта, — приобщение к родовой памяти.
— Что? — Чудеса продолжались.
— Тетка сейчас вспоминает, что случилось когда-то с ее мамой. Как бы вместо нее возвращается в детство.
— Разве это возможно?
— Почему нет?
Действительно, почему? Катя вновь прильнула к щели.
— Лес, полянка солнечная, я маленькая иду по тропинке, за мной бежит Бобик…
— Дом у дороги! — Ядвига Болеславовна, как опытный лоцман, корректировала курс, не позволяя клиентке тонуть в лирических отступлениях
— Мне три года, — пролепетала Влада Михайловна, — мужчина в гимнастерке, с чемоданчиком, обнимает маму, она брезгливо кривится…
— Ап! — прихлопнула Ядвига в ладоши. — Контактер появился, сигналит, — она совершила несколько плавных, направляющих движений правой рукой. — Давай, друг, давай!
Гипнотический танец изменил ритм, стал подвижнее и быстрее.
— Мужчина просит о чем-то, мама не соглашается, он настаивает, кричит. Он замахивается. Я бросаюсь к нему, отталкиваю. Он хватает меня, поднимает на руки.
— Это она? — спрашивает у мамы. Та кивает.
— Значит, решено, — говорит твердо, — завтра оформимся. Девочка пока побудет со мной.
Он тащит меня в машину, я плачу, пытаюсь вырваться. Мама рыдает, не двигается с места.
В машине душно и воняет гадостью. Я сижу между двумя мужчинами, слушаю разговор, изредка всхлипываю.
— Ни одна сука, — грязно ругается тот, что увез меня от мамы, — ни одна сука не забрюхатела. Я поначалу радовался, думал хорошо, забот меньше. Потом допекло, хочу дитенка, хоть убей, хоть волком вой, хоть в петлю. Повстречал эту кралю. Дружбан, Ванька Петренко, припомнил: мы в 22-ом семейство потрошили, я девчонку и припечатал по-пьяному делу, а она возьми да роди. Прикинули, подсчитали — мой приплод. Правда, мой?
— Одно лицо, — удивляется второй мужчина, — глаза, брови, губы! Копия!
— То-то и оно! — в голосе первого звучит гордость, — копия! А девица с гонором, я ее в ЗАГС зову, чин-чинарем, а она нос воротит, отказывает. Кому? Мне? Чекисту? Оперуполномоченному?! Герою войны!?
От страха и волнения я засыпаю. Машина тормозит рядом с домом.
— Дом находится у дороги? — уточнила Ядвига.
— Да. Там еще сад, сарай, неподалеку хлебная лавка… — рассказ изобилует мелкими подробностями, — мужчина несет меня на руках, навстречу бросается пожилая женщина, смотрит пристально мне в лицо, вытирает мокрые глаза.
— Твоя, — говорит сквозь слезы, — твоя кровь.
— Хватит соплей! — приказала Ядвига Болеславовна, — лучше адрес прочитайте.
— Я не умею читать! Я еще маленькая! — капризно заныла клиентка.
— Тьфу! Вот напасть! Осмотритесь вокруг! Узнаете дом, женщину, место?
— Да, — ответила Влада Михайловна, — это наша дача в Кузино.
— Отлично. Работаем по ней.
Влада Михайловна нелепо взмахнула рукой и зачастила в переменном шаге.
— Мне пять лет, — объявила гордо, — меня все любят и жалеют, я — сирота. Мама повесилась, папу подстрелили бандиты.
— Серьги! — напомнила старуха.
— Ладно! — клиентке нравилось в чужом детстве и не хотелось искать побрякушки. — Мне четыре года. Бабушка и папа заперлись в спальне, я подслушиваю.
— Хрен с ней, с кобылой. Померла и померла, все там будем, придет срок. Девчонку, знамо дело, вырастим. Только б сватья нос не совала, буржуйская морда.
— Давайте, мама, о деле. Вы помните: саквояжик с описью и украшениями зарыт в подвале, в углу, под кадушкой.
— Что ты, сынок, словно прощаешься, словно последнюю волю читаешь?
– Да что-то маетно на душе…
— Дальше, дальше, — подстегнула Ядвига Болеславовна, — хватит размусоливать. В углу, под кадушкой, дальше!
— Нет, нет, — запротестовала Влада Михайловна, — бабушка в войну многое продала: и колье, и
