— Между прочим, ты напрасно не веришь, — сказал студент Филькин Андрюше Кошакову.
— Как можно верить человеку с фамилией Филькин? — вопросил свидетель их разговора Гора Лобанов.
Лобанов был холеный мальчик из состоятельной питерской семьи. Филькин тоже был питерский, но при этом неуловимо напоминал драную кошку. Это была, впрочем, типично питерская кошка — знающая себе цену и обладающая определенным снобизмом.
А вот Андрюша Кошаков приехал из Рязани. Он не был ни более простодушным, ни менее образованным, чем его сотоварищи; но внутренний ритм, диктующий ему поведение, был каким-то иным. Особенно если сравнивать с Филькиным. Тот вообще отличался беспокойным нравом.
Кошаков снимал комнату неподалеку от Александровского парка, а учились все трое в театральном институте. Будущая жизнь представлялась им различно: Гора Лобанов видел себя киноактером, играющим в сериалах, Филькин — продюсером, а Кошаков мечтал стать театральным режиссером, но тщательно скрывал свои намерения от приятелей.
Иногда у Кошакова устраивались посиделки до утра. Он не возражал. Ему нравилось иметь собственную комнату и выходить по утрам прямо в Александровский парк.
— А знаешь ли ты, Кошаков, — важно вещал как-то раз, на рассвете, Филькин, — что на том месте, где сегодня находится станция метро «Горьковская»…
Он сделал паузу, чтобы вытащить из кармана новую банку пива.
Была ранняя осень и тот мертвый, ледяной час перед рассветом, когда гуляки уже разошлись, а трудолюбивые граждане досматривают предпоследний сон. С Невы ветер донес тихий, горловой гудок парохода: мосты скоро сведут. А может, гудит кто-то опоздавший.
Филькин с Лобановым время от времени блистали перед рязанцем познаниями в краеведении. Не следует думать, будто эти превосходные молодые люди, подобно питерцам более старого поколения, на самом деле живо интересовались великим городом, куда поместила их судьба, его архитектурой и былыми обитателями загадочных его домов. Отнюдь. Но в школе их подвергали краеведению насильно, особенно Филькина. Пожилая преподавательница, Матрона Филипповна, заставляла детей изучать книгу «Знаешь ли ты свой город?». Эту книгу написал один слепой профессор. Создание этой книги было подвигом. Поэтому Матрона Филипповна особенно настаивала на ее изучении. Филькин ненавидел «Знаешь…» и нарисовал там рекордное количество усов. Матрона искренне огорчалась тем, что ученики мало интересуются ее предметом.
— Как же так? — сокрушалась она, глядя в веселые, равнодушные глаза очередного обормота. — Вам так повезло! Вы живете в самом красивом городе Европы! Неужели вам совершенно не хочется знать его историю?
Глаза моргали, но не утрачивали ни веселья, ни равнодушия. Это были глаза человека, который точно знал, где находится кинотеатр «Мираж-Синема», почем там билеты, поп-корн и кола. Обладал он и другими бесценными познаниями касательно важных городских достопримечательностей — компьютерных клубов, к примеру. Или тех ларьков, где шестнадцатилетнему и даже пятнадцатилетнему могут продать сигареты.
Но Матрона была упорна, и кое-какие семена все же удалось ей посадить в жестких, плохо поддающихся унавоживанию подростковых головах.
— Ты, Филькин, совершенно ошибочно полагаешь, что мой предмет — абсолютно бесполезный, — проницательно говорила она. — Лишних знаний не бывает. Никогда не знаешь, когда они могут потребоваться.
— Ну Матрона Филипповна… — тянул Филькин, кося в сторону журнала: ставит уже двойку или еще повременит. — Ну Матро-она… Филипповна… Ну где мне могут пригодиться эти знания?
— К примеру, будешь гулять с девушкой и она спросит: «Хорошо бы знать, кто когда-то жил в том красивом доме…» — наивно начала Матрона. Голос ее утонул в дружном хохоте класса.
Матрона Филипповна обиженно покраснела и поставила Филькину «два».
И вот — как в воду глядела старая кочерыжка! — знания пригодились.
— Ну так вот, Андрюша, на месте станции метро «Горьковская» при кровавом царизме был общественный сортир, — проговорил Филькин.
Кошаков моргнул, чем доставил Филькину удовольствие.
— А я не знал, — признался Гора Лобанов.
— Мало того. Этот сортир был памятником неразделенной любви.
Лобанов тихо прыснул.
— Я делал про это доклад, — пояснил Филькин. — Когда мне Матрона влепила вторую «единицу», на педсовете встал вопрос… и так далее. Директриса мне говорит: что тебе стоит, сделай тематический доклад, а то тебя — из школы… Я нашел подшивку газеты «Ленинградский рабочий», там много было заметок по краеведению. Ленинградские рабочие раньше любили краеведение. Оно давало им ощущение причастности к жизни графьев и прочих царедворцев.
— Докладчик, пожалуйста, — поближе к сортиру, — напомнил Лобанов.
— В общем, тут был один купец, который посватался к одной графине. Она здесь жила, — Филькин махнул рукой, показывая на один из близлежащих домов. — Вон, где плоская сова на фасаде.
— А я думал, в этом доме жил Гарри Поттер, — очень серьезно произнес Андрюша Кошаков. — Ну, уже потом, конечно. Когда он уже стал профессором.
— Он еще не стал профессором, — сказал Филькин. — Он еще Хогвартс не окончил.
— А я думал, уже окончил, — еще серьезнее сказал Кошаков. — До нашей Рязани книги доходят с опозданием.
Филькин внимательно осмотрел лицо Кошакова, но оно хранило непроницаемое выражение.
— Возвращаюсь к историческому сортиру, — провозгласил Филькин. Как будущий продюсер, он не должен поддаваться на провокации со стороны актеров и режиссеров. — В общем, купчик принес графине руку, сердце и сто миллионов, но она его отвергла. Дескать, сперва сделайся графом, а там посмотрим. Он обиделся. И на свои отвергнутые миллионы отгрохал под ее окнами общественный сортир. Причем по архитектуре этот сортир повторял в миниатюре загородную дачу мадемуазель графини. Нарочно, подлец, скатался к ней на дачу и на бумажку зарисовал — как сие выглядело.
— И что графиня? — спросил Кошаков с интересом.
Филькин безнадежно махнул рукой.
— Вынуждена была съехать из дома. Да там потом все равно революция началась, так что не очень-то и жалко.
— Революция смела с лица земли сортир в форме графской дачи, — задумчиво подытожил Гора Лобанов. — И воздвигла на его месте станцию метро в форме летающей тарелки.
— А я всегда думал, что она похожа на гриб, — сказал Филькин.
Некоторое время они играли в «ассоциации» — на что похожа станция метро «Горьковская», но из-за пьяного состояния и усталости много не придумали.
День уже посылал явственные предупреждения о своем скорейшем появлении. Поспать пару часов отправлялись обратно к Кошакову. По пути к квартире Филькин говорил не останавливаясь:
— Между прочим, то, что мы считаем Мюзик-холлом, на самом деле — Народный дом. Его построил для рабочих царь Николай Кровавый. Газета «Ленинградский рабочий» сильно издевалась над инициативой царя. Он хотел отвлечь рабочих от революционного движения. С помощью искусства. Какое коварство! Если рабочие будут ходить в театр и за небольшие деньги слушать всякую там «Хованщину» в исполнении Шаляпина и прочих монстров, то им некогда будет строить баррикады и качать права!
— Недаром в народе его называли Кровавым, — сказал Гора Лобанов и почувствовал себя полным дураком: шутка прозвучала более плоско, чем ему представлялось поначалу.
К счастью, на это ни Кошаков, ни Филькин внимания не обратили.
Филькин вдохновенно вещал:
— Там огромный зал. Скачут красотки с ножками в шелковых колготках, а руководит ими маленький свирепый гном. Но это когда есть представления Мюзик-холла. А по ночам… если прийти сюда в новолуние… и сказать волшебные слова…
— Рекс-фекс-пекс? — снова перебил Лобанов.
