Филькин глянул на него чуть презрительно:
— Нет, другие.
Он встал прямо, развернулся лицом к своим собеседникам. Волосы торчали на голове Филькина дыбом, нос раскраснелся, глаза сделались маленькими и неутомимо слезились. Сероватый утренний свет размазывал его черты, делал их неясными. Справа от Филькина угрожающей громадой высился бывший Народный дом с огромным куполом и множеством входов: ступени как у зиккурата, провал — точно беззубый рот — дверь в Планетарий, помпезные, суставчатые колонны театра «Балтийский дом» с мятой афишей заумного спектакля какого-то заезжего коллектива, небольшая дверца сбоку — лаз на выставку восковых фигур, точно черный ход в магазин, откуда «блатному» покупателю вот-вот вынесут какой-нибудь дефицитный товар.
Рядом с Филькиным пригнулся искусственный динозавр. Он служит безмолвным зазывалой на выставку «движущихся восковых фигур». У него усталый вид.
Низкий, громкий голос, исходящий прямо из глубин тощего филькинского живота, где алхимически булькало очень много разных напитков, прозвучал, разливаясь по пустому, зловещему пространству:
— Именем утренней звезды Люцифера, заклинаю тебя, Федор Иванович Шаляпин: явись, явись, явись!
Затем Филькин вдруг зевнул, и страшное обаяние развеялось. Тщетно сражаясь с зевотой, он добавил:
— Приблизительно так… И тогда в пустом зале театра Народного дома появится призрак Шаляпина. Он будет в шубе. И запоет. «Сатана там правит бал…» Ужасным басом.
— Идемте спать, — попросил Гора Лобанов.
И они ушли, все трое, и Народный дом остался посреди полного безлюдья. Титаническое здание, источенное ходами, набитое театральными залами, с брякающими игровыми автоматами на первом этаже Планетария — точно с паразитами в шерсти на брюхе гигантского зверя. Как и положено старинному зданию, он был туго набит призраками. И выставки движущихся восковых фигур, рассованные по извилистым его коридорам, еще больше усиливали неприятную магическую атмосферу.
Дня через два Лобанов неожиданно вспомнил этот разговор.
— Ты серьезно говорил? — спросил он у Филькина.
— О чем?
— О призраке Шаляпина…
Филькин задумался.
— Не помню. Напомни. О чем я говорил?
— Ну, если сказать «рекс-фекс-пекс», то в новолуние в Народном доме явится призрак Федора Ивановича. И будет петь «Сатана там правит бал».
— Я такое говорил? — искренне поразился Филькин.
Он недоверчиво осмотрел Лобанова с ног до головы, но Лобанов оставался безупречным.
— Да, Филечка, именно это ты и говорил.
Филькин почесался. Поковырял пальцем в углу глаза. Пролистал зачем-то тощую тетрадь, которую держал в руке. Смял ее и сунул в сумку.
— Ну, возможно, — нехотя согласился он наконец. — Только ничего не помню.
— Я тебе рассказал. — Лобанов сел рядом. — Давай разыграем Кошакова.
— Слушай, Лобанов, скажи: тебя Кошаков раздражает? — спросил Филькин неожиданно.
Лобанов, подумав, кивнул.
— Чем? — жадно насел Филькин.
— Какой-то он… внутренне благополучный, — признался Лобанов. — Как будто все у него спокойно. Было спокойно и будет.
— И он не хочет покорять Петербург.
— И вообще — не впечатлен. Ну, Рязань. Ну, Питер. Ну какая разница.
Филькин говорил как ревнивец, возмущенный тем, что кто-то не посягает на объект его ревности.
— В общем, я предлагаю вот что, — сказал Лобанов. — Уговорим его пойти с нами ночью в Народный дом. Будем вызывать призрак. Нужно побольше шумов и спецэффектов. Лазерные фонарики, падающие колосники.
— Кажется, его охраняют с собаками, — сказал Филькин озабоченно.
— Нет, с собаками только кафе там поблизости охраняют, я проверял, — возразил Лобанов.
Филькин посмотрел на него с восхищением.
— Вижу, ваши намерения серьезны!
— Более чем. — У Лобанова блестели глаза. — Там есть возможность пройти. Через боковой ход. Где когда-то был магазин-салон «Коринна».
— Не помню.
— В начале перестройки. Там продавали театральные костюмы. Можно было тысяч за шестьсот купить платье с кринолином. Моя мама до сих пор грызет локти, что не купила.
— Ей-то зачем? — поразился Филькин.
— Женщины… — многозначительно произнес Лобанов.
— Ну ладно, — сказал Филькин. — Значит, через бывшую «Коринну» проникаем…
Они обсуждали «спецэффекты» еще с полчаса, а затем отправились уговаривать Кошакова.
Андрюша Кошаков, как оказалось, был совершенно не против подобной авантюры.
— Я после того нашего разговора много думал, — сказал он честно. — И общественный сортир в форме графской дачи. И дом Гарри Поттера. И динозавр, который чуть Филькина не слопал. А ты, Филькин, не заметил? Он к тебе наклонялся, а потом, когда видел, что я гляжу, снова отворачивал морду. — Андрюша Кошаков глубоко вздохнул. — До чего все-таки хорошо жить в Санкт-Петербурге! И особенно — возле Александровского парка!
— Значит, пойдешь? — спросил Филькин.
— А как же! Пропустить выступление Шаляпина? Да ни за что!
— Это будет призрак, — предупредил Гора Лобанов с очень серьезным видом.
— Ну и что с того, что призрак… Все равно Шаляпин — это сила.
«Ненавижу Кошакова, — подумал Филькин, — ничем его не собьешь. Ни колется и все тут».
Договорились встретиться в три часа ночи, когда все спектакли и развратные заведения наконец прекратят свою деятельность.
— Раньше все начиналось в полночь, — пояснял Филькин, — и нечистая сила просыпалась аккурат к этому времени. Но жизнь неуклонно развивается. Жизнь становится лучше и лучше. Прогресс повсюду сует свои волосатые лапы и переиначивает бытие на собственный лад. Из-за электрического света активность людей сместилась, и теперь по-настоящему темное время суток начинается после трех. Нечистая сила вынуждена была подстраиваться. Иначе ее попросту никто не заметит. Тут половина вип- посетителей такая, что никакого дьявола не надо.
И снова их встречала безмолвная ночь с ее бледными небесами и темным каменным строением, внутри которого сложно, почти мучительно, были стиснуты самые разные воспоминания и предметы. Сейчас делалось особенно очевидно, что некоторые из них страдают от навязанного им соседства. Ощущение беспорядочности, едва сдерживаемого хаоса заполняло пространство, и звезды тщетно ломились в закрытый купол планетария — им не пробить было не то что металлическую крышу, но даже и толстый слой розовых, рыхлых, немного больных облаков. Черная глыба, лежащая на земле чуть в стороне от Народного дома, напоминала надгробие, хотя на самом деле это был камень-памятник, и надпись на нем обещала: когда-нибудь на этом самом месте будет сооружен памятник Федору Ивановичу Шаляпину.
— Такое впечатление, будто этот памятник уже умер и похоронен под закладным камнем, — сказал Кошаков. Он наклонился и поднял увядший букет, оставленный здесь каким-то поклонником Шаляпина.
— Мы забыли купить цветы! — вскрикнул Гора Лобанов.
— Зачем?
— Ну как же! Если Шаляпин будет выступать, нужны цветы!
