— А я должен думать о том, чтобы тебе было легче, или о том, чтобы ты написал именно ее портрет? Настоящий портрет, не с бумажки или экрана. — Марат Янович тоже ткнул пальцем в застывшую фигуру.
— Прямо тут? — растерялся Лео. Убежденность в том, что хозяин этого ужасного дома — законченный психопат, стала полной.
— А зачем я тебя сюда привел? Ты что ваньку валяешь? Не согласен, так и скажи.
— Ну отчего же… Только как? Я же тут замерзну насмерть, в шортах-то.
— Теплую одежду тебе дадут, а температуру я повысил, будет чуть ниже нуля. Пошли наверх. Сегодня посмотришь кассеты и фото, а завтра с утра скажешь, согласен или нет.
Стуча зубами и откровенно нервничая, Лео выскочил из холодильной камеры. Почти до темноты он просидел на террасе в обществе вазонов с юкками и агавами. Микроскопическими дозами поглощал бренди и пытался навести порядок в дикой круговерти мыслей. Солнце напрасно старалось прогреть его насквозь — внутри оставалось блуждающее пятнышко холода, которое становилось особенно неприятным, когда касалось сердца.
Тень от кипарисов тянулась с горы, садовник шелестел струей воды из шланга, орал в зарослях павлин, а Лео томился собственной иррациональной трусостью и желанием перелезть через мраморные перила и бежать вниз, теряя сандалии и расшибаясь на круче. В конце концов он выпил остатки бренди прямо из горлышка, пнул бутылку и ушел, провожаемый укоризненным взглядом старика-садовника.
Фотографии и просмотр кассет его совершенно не успокоили: там резвилась и хохотала красивая, но слегка жеманная женщина, обнимала и смачно целовала у борта роскошной яхты Марата Яновича, кормила чаек на пирсе, встречала изысканно одетых гостей и опять довольно неприятно смеялась.
Лео криво усмехался и отшвыривал просмотренные изображения живой Ольги — так ее называли разные люди в увиденных им на экране сценах. Вместо холеного и уверенного лица вставало другое — безразлично застывшее, хранящее иней на кончиках ресниц, полное тайного смысла. Ни грамма макияжа, волосы небрежно брошены на шею, никакой наигранности в позе… Оболочка, ставшая новым смыслом.
Он просидел почти до рассвета. В углах огромной комнаты с покатым потолком и удобной, хотя и не дорогой мебелью блуждали тени, ночные птицы тревожили далекими криками, пели цикады, и кралась за окном огромная луна. В шкафу Лео нашел несколько теплых свитеров и стеганые штаны. Даже сапоги на меху там были, словно ждали его глупого решения.
Утро встретило его спящим поперек широкой кровати. Там же его обнаружил пришедший в полдень Рубик. Лео сообщил ему, что видел странный сон.
Потом он поел на кухне и вспомнил, что сон не был сном. Голова трещала, словно шарик для пинг- понга под ногой неуклюжего игрока. И ему было уже все равно. Если какому-то ненормальному идиоту нужно, чтобы он написал портрет его мертвой жены, он его напишет. Он получит свои бабки и хоть какое- то время сможет делать то, что хочется. Возможно, он даже пошлет ко всем чертям Толика и вернется в Питер, в свой полуподвал, где пахнет растворителем, бедностью и свободой.
И он сказал Рубику, что ему нужен ключ. Хозяин знает какой.
Ключ ему был передан, и для чего-то Лео повесил его на шею на обрывке грязной тесемки. Потом он надел два свитера, неуклюжие штаны на вате, ботинки с шерстяными носками и спустился в подвал. При этом все время повторял про себя, что ему плевать.
В холодильнике ничего не изменилось. Только появилось большое резное кресло, обитое черной с золотом тканью. Кресло ему не понравилось. Он снял с мертвой Ольги ворох полиэтилена и увидел умершую от холода розу, опавшую и жалко сплющившуюся. Розу Лео отшвырнул в угол. Потом установил этюдник и закрепил на нем подрамник с холстом. Краски придется забирать с собой, чтобы не промерзали, а этюдник пусть стоит тут, пока он не окончит работу. Да, это работа, всего лишь работа. Пусть необычная, неприятная и угнетающая, но нужно потерпеть.
Потом он, стараясь не думать ни о чем, подошел к столу и обеими руками поднял тело Ольги. Удивительно, но оно не примерзло, легко отделилось от поверхности из нержавеющей стали, вот только нести было неудобно, пришлось обхватить, прижимая к себе. Стылый трупный холод ощущался даже через свитера. Пятясь, Лео поставил Ольгу у стены, стараясь прислонить боком. Отступил, придерживая. Она повернулась на кончиках пальцев, которыми опиралась на пол. Повернулась, и ее лицо оказалось совсем рядом. Волосы упали с плеча, обнажив белую кожу с голубыми прожилками. Закрытые глаза. Он помнил по фотографиям, что они у нее темно-голубые. Были. Есть…
Механическое движение застывшего тела повергло Лео в состояние шока. Он боялся отпустить ее плечи, боялся, что она упадет. И это самое невинное, что она могла сделать.
'Ты кретин! — беззвучно орал сам себе Лео. — Ты безмозглый ублюдок! Урод! Трус! Просто козел!' Он и сам знал, что этот крик смешон и бесполезен. С болезненным равнодушием он анализировал собственные эмоции, понимая, что уже шагнул за грань неприятия происходящего. Еще пару дней назад он был спивающимся небесталанным художником с простыми желаниями и грандиозными амбициями, растущими на дрожжах непризнанности. И вплетение себя в некий кафкианский сюжет воспринял с аристократической покорностью. Но остаться в подземном холодильнике вдвоем с трупом, чтобы написать его… ее портрет, это… а что, собственно, такого? Холст и краски готовы, натурщица обрела устойчивость, осталось взять в руки кисть, обмакнуть ее в темную охру, которой он всегда делал первый набросок картины. Впрочем, на этот раз теплый цвет неуместен. Пусть это будет сажа с кобальтом.
Спустя два часа Лео осознал, что пальцы окоченели настолько, что не чувствуют кисть, и он пишет странными долгими мазками, превращающими фигуру в плывущий книзу силуэт. Он выбежал из холодильника, закрыв дверь, и поднялся на террасу. Хозяин был там. Перед ним на столике стояли стаканы и несколько бутылок.
Лео пил молча, постепенно сбрасывая с себя одежду и расслабляясь. На Марата Яновича старался не смотреть. Дрожащая в воздухе знойная истома, запах роз и вкус виски (почему-то он выбрал этот напиток) раздражали. Глаза слезились, кожа чесалась, хотелось нырнуть в море, но до него было далеко.
Когда он наконец решил, что можно уже и поговорить, хозяин молча встал и удалился, поправляя на голове мятую панаму. Его сланцы шлепали по каменным плитам. Лео сидел в плавках и теплых носках. Ботинки валялись в стороне. Подошел Рубик.
— Жрать пойдешь?
— Нет, отвали. После такого жрать не хочется.
— Не груби. — В голосе Рубика было больше сочувствия, чем упрека.
— Ладно, не буду. Выпить хочешь?
— Плесни на три пальца.
Лео бросил в виски три куска льда из контейнера и протянул стакан Рубику. Тот уселся на краешек шезлонга, покосился в сторону дома и отпил глоток. Усмехнулся.
— Расскажи мне об умершей хозяйке, — попросил Лео. — Какая она была, от чего умерла?
— А я не видел ее живой. — Рубик отпил еще глоток, любуясь тающим в янтарном напитке льдом.
— Как не видел? Так ты тут новичок?
— Ну, я тут три месяца. Пообвыкся.
— Она умерла в больнице?
— Тут она умерла. В бассейне утонула. С тех пор бассейн стоит без воды. Марат хотел его вообще снести, но пока руки не дошли. — Льдинки в стакане звенели, он смотрел через них на солнце. Лео подумал, что не такой уж Рубик и противный, — вполне нормальный упитанный южанин.
— И когда это случилось? — поинтересовался он тихо.
— Ну, раз я ее не застал уже, значит, больше трех месяцев прошло.
— Она что, купалась в бассейне в марте?
— А чего — он же с подогревом. Всю зиму плавать можно было. Жаль, что воду не наливают, сейчас бы окунуться!
Лео сидел с глупой физиономией, размышляя, знает ли Рубик о том, что труп жены хозяина хранится в холодильной камере. А если не знает, то почему не удивился, увидев разбросанную вокруг теплую одежду? А если знает, то почему не даст понять, что знает? Или это тут уже стало привычным — мертвое
