Там настоящая, хорошая жисть. (Он не выговаривал 'жизнь'.) Все люди там добрые, ласковые. В той земле нет холода, нет голодухи… — Старшой утер скатертью губы и с достоинством добавил: — Нету зверя лютого.
— Бога вы оскорбили, вот и жизнь вам плохая! — недовольно перебил его отец Федор. — И как же вы в лесу по такому морозу ходите?..
Глебка глупо захихикал.
— Что ты, батюшка! Нормально!.. Вот перед Рождеством подморозило — хе-хе… Помнишь, Митря? Ох крепко! По-собачьи на луну завыли. Сильно по ногам мороз-то бьет… А сейчас еще ничего… терпеть можно.
— Паренька-то своего совсем ведь загубили.
— Ничо, — серьезно отозвался Митряха. — Он крепкий. Ему очень нужно с нами дойти…
— Так ведь не дойдет же!
— Отоспится… Дойдет.
Отец Федор посидел, потеребил бороду, подбирая нужные слова, но вместо этого неожиданно для самого себя спросил:
— Что же вас, только трое, паломников-то?
— Пятеро было. — Митряха положил почерневшие ладони на стол и с охотой объяснил: — Померли двое. В прошлом году дедушку Имельку проводили. А пятый… тот еще раньше отстал…
— Больной был, — вставил Глебка.
Священник тяжело поднялся со скамьи.
— Нехорошо это. В чужой земле не будет вам ни правды, ни счастья. Человеку нельзя без веры. Возвратитесь к Богу, тогда и узнаете хорошую жизнь. А холод и голод — это только испытания… Это пройдет.
Митря и Глебка сидели довольные и сытые; им не хотелось спорить с добрым хозяином. Тот говорил что-то еще, затем принес толстую заплесневелую книгу и долго читал по ней. 'По житиям учит', — догадался Митряха.
Наконец священнику надоело.
— Поздно уже, — устало произнес он. — Ложитесь к Яреме, я одеяло дам…
Глебка охотно закивал в ответ, а старшой неожиданно объявил:
— Хозяин! Выпусти-ка меня на час, надо мне у вас осмотреться…
— Эва как ты с самогонки-то захмелел! — удивился батюшка. — Чего надумал!
— Серьезное дело, — Митря нахмурился. — Утром идти надо, а я дорог не видел…
— Ложись спать, бродяга! — замахал черными рукавами отец Федор. — Через два дня пойдете!.. Куда тебе, — еще не наморозился?!
— Ничо, — Митряха улыбнулся и погладил себя по животу. — Маленько отогрелся…
— И я с тобой, братка, — преданно заявил пьяненький Глебка, с шумом вылезая из-за стола.
Старшой замотал головой:
— Не пойдешь. Нет надобности.
Отец Федор, бормоча себе под нос, вышел за ним в сенцы.
— Постой-ка!
Гость остановился и с неохотой обернулся назад. В руке у священника было что-то тонкое и блестящее.
— Возьми! Хороший нож, твердый… Может пригодиться.
Митря с укором посмотрел на батюшку:
— Что же ты, свят-человек, на убийство меня соблазняешь…
— Бери, бери, — зашептал хозяин. — Не на человека, на зверя сгодится. Дурных людей-то у нас нет: места сильно глухие, а вот волки лютуют. В тяжелые зимы прямо под окнами шныряют. Не разбирается зверь, хватает всех подряд: курей, кошек… В прошлую зиму мельника нашего в балке разодрали. Если на тебя кинутся — не дури, кричи; мужики наши подсобят.
— Ладно, покричу. — Митряха хотел сунуть нож за кушак, но лезвие оказалось очень острым: могло порезать. — Не запирай калитку, я ненадолго.
Два лежащих на снегу пса повернули к нему свои морды. Лаять при хозяине им не хотелось. Митря поежился, беззлобно погрозил им тесаком и тихонько выскользнул за калитку. О. Федор высунул из-под тулупа руку и молча перекрестил ему путь.
Прямо перед Митряхой в чернильной морозной дымке лежало село. Окруженное балками и холодными хвойными лесами, оно выглядело слишком уж сиротливо. Отдельные домишки тесно жались друг к другу, словно надеясь согреться. Здесь же до кучи лепились сараи, овины, бани… Огороды и свинарники были вытеснены ими на задворки. Отдельные пашни спускались даже в овраги, где по утрам болталось дикое зверье. Коров и коз в оврагах не пасли: боялись. Их привязывали за заборами, возле жилья, а корм таскали из сада или из сараев.
Оглядевшись по сторонам, Митря спустился с пригорка, на котором стояла церковь, и нырнул в узкую, пропахшую дымом и конским навозом улочку. Мороз к полуночи не ослабел, но и не усилился. После сытного ужина старшому было хорошо на воздухе. Темные невысокие домики справа и слева придавали улочке своеобразный деревенский уют: в них было что-то мирное и патриархальное. Митряха шел не торопясь, с любопытством посматривая по сторонам и время от времени ненадолго останавливаясь возле запертых калиток. Нож, который он не выпускал из рук, мутно поблескивал в слабом свете луны. Всякая жизнь на селе затаилась до утра.
Так старшой добрел до балки. Остановившись, он перехватил зубами рукоять ножа и потуже перепоясал тулуп. Из-за стиснутых зубов вылетело легкое облачко пара и тотчас же растаяло в воздухе.
Со стороны леса послышался волчий вой. Стая шастала где-то в елках на той стороне оврага. Сначала завыл только один волк — вожак, — но минуту спустя к нему присоединились и другие. Митряха с интересом повернулся в их сторону, тщетно пытаясь разглядеть темные фигурки. Самих волков он не боялся: далеко, не побегут.
Теперь ему следовало обойти село с края, чтобы наметить подходящие с севера дороги. Бережно перехватив нож за лезвие, путник повернулся и не спеша заскрипел по снегу вдоль оврага. На этот раз избы стояли только с одной стороны и были видны с тыла, но Митряху они больше не интересовали: теперь он всматривался вдаль, в неровную кромку леса.
Возле одного из домов трусовато забрехала собака. Старшой отошел на дюжину шагов (чтобы она замолчала) и притаился возле чьей-то завалившейся изгороди. За забором, в темноте старого сада смутно виднелась полуразобранная поленница и прогнившие кроличьи клетки. Утренняя вьюга замела все следы вокруг дома и накатила огромные сугробы к завалинке и под деревья. Облокотившись на торчащий из снега столб, Митряха вспомнил давешний переход: столбы снега от земли до неба, бездорожье, ужас и отчаянье. Эта тихая ночь, с луной и тусклыми звездами была настоящим подарком для растрепанных путников.
Вернувшись на тропинку, старшой остановился, расставил ноги и задрал кверху голову.
Странные звуки послышались ему. Доносились они не то с неба, не то из леса, не то сами по себе рождались в его туманной голове. Однообразные, непонятные слова из какого-то птичьего языка свивались в плавную бесхитростную мелодию:
Удивительные звуки заворожили старшого. О подобных галлюцинациях он не раз слышал от стариков, но ни один из них не мог точно истолковать их. Митря снял шапку и еще раз внимательно всмотрелся в угольные макушки далеких елок.
