Музыка сфер

Чувствуя интерес в глазах клерка, Джонатан быстро просмотрел остальные документы досье. Согласно требованиям закона, досье содержало сведения о людях, так или иначе с ними связанных: слуги, которых они привезли с собой из Франции; слуга-англичанин Ральф Уоллес, служивший у прежних хозяев дома; список друзей и знакомых, включавший бывшего католического священника по фамилии Норленд… Видимо, тот, с кем познакомился Александр. Джонатан вел пальцем по списку гостей и «известных контактов», до боли в глазах ища одно имя.

И в тот момент, когда уже готов был сдаться, нашел его. Имя Пьера Ротье, чье собственное досье было заботливо изъято из архива департамента. Но снова кто-то оказался невнимательным, точно так же, как в Миддл-Скотленд-Ярде. Кто-то забыл, что имя французского доктора имеется в этом списке, так как он числился одним из самых близких друзей Монпелье.

Адрес Ротье — дом номер 28, Игл-стрит, Холборн. И несколько строк — дата его рождения в Оре, в Бретани; сообщение о получении им медицинского образования в военном колледже в Бомоне; краткое резюме касательно дальнейшего его пребывания в Париже, где он был хирургом в Hotel Dieu, а затем officier de sante, лечившим парижскую бедноту.

Джонатан узнал также, что Ротье, как и Монпелье, во Франции ждал бы арест по сведениям, добытым каким-то сложным путем скрытным, но умелым департаментом. Джонатан знал, что после падения Робеспьера в прошлое лето многие emigres вернулись в родные места, чтобы жить спокойно, хотя и с некоторой опаской в условиях относительно более умеренного режима, установленного Национальным Конвентом. Но, видимо, возвращение все еще не было возможным для Монпелье и их друга доктора Ротье.

Он вернул досье клерку и поблагодарил его.

— Кстати, — сказал он, — почти все беженцы добирались сюда совсем без денег, верно?

— О да, сэр. В большинстве они не успевали ничего взять из имущества. И почитали себя счастливыми, что сохранили жизнь. А деньги и драгоценности, которые были при них, они тратили на подкупы, чтобы выбраться сюда. Вот почему они в большинстве живут в нужде или должны браться за ту или иную работу.

Джонатан думал о золоте, заплаченном Джорджиане.

— Предположительно некоторым из них из Франции пересылаются какие-то доходы?

— Да каким образом, мистер Эбси? Поместья и все прочее имущество emigres тотчас конфисковывались Революционным Комитетом. А с ничего дохода не получишь.

— Возможно, деньги им посылают друзья?

Клерк презрительно фыркнул.

— Вы слышали про ничего не стоящие деньги, которые они там выпускают? Про ассигнации? Какая польза от этих бумажек будет им здесь? На них и в Париже почти ничего купить нельзя.

Джонатан сказал:

— Я имел в виду французское золото. Луидоры.

Клерк мечтательно улыбнулся.

— В самую точку, мистер Эбси. Золото — другое дело. Конечно, как я уже сказал, некоторые emigres как-то умудрились провезти с собой немного золота, но последний раз мы вышли на порядочную сумму в луидорах пару лет назад, когда арестовали этих шпионов, тех, которых оставил в Лондоне посол Шовелен. В жилищах у них были припрятаны десятки этих монет. Им регулярно платило правительство в Париже. Шпионы же должны платить осведомителям, а потому их необходимо снабжать самыми ходкими деньгами.

Джонатан раздумчиво кивнул.

— Я слышал, что нашим агентам во Франции английское правительство платит также французским золотом.

— Так и есть, сэр. Вплоть до двадцати пяти луидоров в месяц.

— Следовательно, луидоры с тем же успехом могут указывать на наших агентов?

— Интересное замечание, мистер Эбси. Но агенты, работающие на англичан, оплачиваются старым золотом.

— Старым золотом?

— Чеканки до одна тысяча семьсот девяносто третьего года, — с наслаждением объяснил клерк, — до казни короля. С начала войны английское казначейство французским золотом не пополнялось. Старые монеты все еще, разумеется, имеют хождение во Франции. Но шпионы Революционного Комитета оплачиваются луидорами конституционного королевства девяносто третьего года. На одной их стороне голова короля, на другой — ангел с развернутыми крыльями. Большие количества монет новой чеканки у нас в стране выдают их с головой. Совсем недавно мы изловили парочку-другую французов, имевших их при себе. Еще не успели продать их или отдать на переплавку евреям в Клэр-Маркете. И все они оказались шпионами.

— Ну а что было на старых луидорах?

— Разумеется, голова короля. И королевский герб на обратной стороне.

Джонатан поблагодарил его и медленно побрел назад, вновь ломая голову над письмом Тициусу.

Почему его отправили столь секретно, хотя корреспонденция с Континентом еще разрешалась, а тем более научная? Потому ли что Джонатан распорядился о перехвате, а отправителя Ротье об этом предупредил?

Кому предназначалось письмо? Какому-нибудь парижскому астроному? Однако адресовано оно Тициусу, а тот, как сказал ему Александр, — профессор в немецком университете в Виттенберге. Или именем Тициуса члены Товарищества Тициуса приветствуют друг друга? И какой же это подлинный обмен научными сведениями при таком количестве ложных величин? Джонатан продолжал мучиться, ища смысла в том немногом, что знал. Ротье, отправитель письма, должен быть агентом на службе англичан. Республиканцами он внесен в постскрипционный список, и ему автоматически угрожает суд за измену, если он вернется на родину. Так кому же в Париже может он адресовать письмо, как будто не имеющее ни малейшего научного смысла? Причем письмо, которое он хотел скрыть от английских властей.

Джонатан знал, что среди роялистских emigres существует много клик. Конечно, их объединяла общая цель уничтожения республиканцев, но остальные цели у каждой были свои. Некоторые стояли на том, что теперь удержать воедино охваченную беспорядками страну может только радикально преобразованная конституционная монархия, такая, чтобы демократия ограничивала королевскую власть. Другие же, роялисты до мозга костей, неколебимо стояли на абсолютном восстановлении ancien regime[12] с возвращением королю почти деспотической власти прежних Бурбонов.

В Париже, как знал Джонатан, тайное Роялистское Агентство, возглавляемое графом д’Артуа, дядей заключенного короля-мальчика, с помощью шпионажа и убеждений трудилось на реставрацию абсолютной монархии, ради этой цели тратя через секретную сеть агентов последние остатки богатства Бурбонов на подкуп армий и осведомителей.

Вмешательство английского правительства во французские дела Роялистское Агентство терпело едва-едва — и потому лишь, что Англия, казалось, оставалась единственной страной, твердо решившей и дальше вести войну против Французской республики. Но к восстановлению ancien regime Питт и его министры относились прохладно, поскольку в глазах многих англичан умеренного толка именно его эксцессы толкнули доведенный до отчаяния народ к революции.

Еще одну клику возглавлял граф де Пюизе, которому предстояло командовать предполагаемой высадкой во Франции. По убеждению Пюизе был конституционным монархистом, сторонником восстановления короля на троне, только если королевская власть будет сдерживаться некоторыми демократическими ограничениями. За эти убеждения Пюизе, мужественного солдата, поднимавшего и возглавлявшего крестьянские восстания в западных областях Франции, надменный д’Артуа и Роялистское Агентство презирали и не терпели. Волей-неволей им пришлось более или менее признать его главой планируемых экспедиционных сил, но потому лишь, что именно Пюизе смело явился в Лондон и убедил