звезд, пылающих вверху.
Александр обернулся к нему от бесценного телескопа. Гай, как обычно, был весь в черном. Цвет поэтов. Цвет смерти. Галстух небрежно смят у горла, стянутые на затылке волосы засалены и тусклы от утомления. Кожа в уголках рта побелела от напряжения, и тем не менее его красота все еще покоряла. Александр вспомнил слова Ротье: «Боль я могу облегчить, но, боюсь, муки его разума сильнее».
Александр сказал негромко:
— Нет. Пока еще нет.
И Гай со вздохом откинулся. Единственные, кто был с ними там — Августа и Мэтью Норленд, — тоже перевели дух, словно позволив себе слегка расслабиться от мучительной сосредоточенности.
Ни Ротье, ни Ральфа, ни Карлайна. Без своего любовника рядом Августа выглядела притихшей. Такой Александр еще никогда ее не видел. На ней было облегающее платье из голубовато-серой материи, которая будто растворялась в окружающих тенях. Она напудрила обкорнутые волосы, угасив их чарующий цвет, и ее лицо тоже лишилось красок.
Дэниэль спал внизу. Ему отвели отдельную комнату в глубине дома. Он не приходил в комнату Александра, он даже почти не говорил с ним и ни разу не улыбнулся все три дня, какие они уже провели тут. Его все еще, казалось, снедал страх.
«Тут ты в безопасности», — уговаривал его Александр. Они все были ласковы с ним. Кто бы мог быть добрее к мальчику, чем Ротье, который лечил его ожоги, или Августа, которая приносила ему лакомую еду? Однако Дэниэль даже на Александра, казалось, смотрел со страхом и недоверием. Мальчик словно винил его за случившееся в ночь пожара, и сердце Александра надрывалось.
Было на редкость жарко и душно даже для июля. Весь день нарастала опасность грозы, и тяжелые фиолетовые тучи уже громоздились на западе над заросшими камышами далекими болотами одинокой Темзы. Все утро Александр трудился у себя в комнате над своими цифрами, выведенными для пропавшей планеты. Но позже, в абсолютном безветрии влажного приближения вечера, он вышел наружу осмотреть сад наедине с деревьями.
Жара была гнетущей. Медленно, в поисках тени, он прошел по заросшим дорожкам, и в обнесенном стеной розарии, где пышно распустившиеся розы поникли от жары, он наткнулся на разрушенную беседку, наполовину погребенную разросшимся бурьяном. У него возникло ощущение, что выщербленные, покрытые лишайниками статуи подглядывают за ним, сверлят его злобными взглядами из своих забытых ниш. Он вернулся в дом не удовлетворенным, а почему-то встревоженным из-за этого никому не нужного изобилия.
С наступлением темноты тучи исчезли, очистив небо, но в воздухе по-прежнему висела тяжелая духота, жаркая угроза. Повсюду вокруг большого полупустого кенсингтонского особняка старые деревья замыкали и огораживали пыльный жар, как и раскинувшееся небо, угрюмое, гнетущее, время от времени с почти мучительной ясностью пронизываемое созвездиями начала второй половины лета. Геркулес уже покинул зенит, в котором встретил перелом лета; мало-помалу укорачивающиеся дни будут стягивать сияющее созвездие вниз, вниз к Лернейским болотам, пока даже красная Альфа не потускнеет в самом своем сердце. Юпитер, все еще светозарный на юго-востоке, также медленно отдалялся по мере смены ночей, и июльская жара готовила путь тяжелому августовскому созреванию.
Рассудок Александра изнемогал от усталости, а он опять настраивал линзы, и передвигал нацеливатель, и оглядывал темные провалы Млечного Пути. Они все следили за ним, но он был слишком занят поисками и не замечал жадности их внимания; но и заметь он ее, сомнительно, что он бы испытал прилив счастья, как было прежде. От работы с большим телескопом его левый глаз болел так, как не болел с дней в море, когда слепящее полуденное солнце, пылающе отражаемое тропическими водами, угрожало ввергнуть его в полную незрячесть. Однако он не опасался, что эти наблюдения могут лишить его зрения, ведь Селена пряталась и ускользала.
Каждый день после его водворения здесь он работал над своими расчетами, проверяя и перепроверяя каждую строку цифр. Он знал, каким чудом было то, что в ночь пожара, отправившись к Ротье, он захватил копии своих бумаг. Ведь иначе все его труды сгинули бы в смердящем пепелище его дома. И он чувствовал себя виноватым, что не испытывает желания возблагодарить Провидение хотя бы за это.
Каждую ночь все слишком краткие часы темноты он проводил на крыше и жаждал, чтобы дальние пределы неба очистились, чтобы какой-то чудесный объект проложил путь к нему через сверкающую, непрерывно изменяющуюся парчу созвездий, мозаики темных небес. Но до сих пор этого не произошло. Он тревожился, что его цифры неверны. Каждую ночь он по лицу Гая догадывался, что надежды молодого человека грозят обернуться мукой.
— Теперь ваша очередь, — негромко сказал Александр Гаю. — Ваши глаза увидят много больше, чем способны мои. — Он изо всех сил пытался скрыть тревогу в своем голосе. Даже если его цифры верны, эллипсы, с таким тщанием построенные, указывают, что яркий объект, который он, по своему убеждению, видел, все больше и больше приближался к лучам солнца и через несколько дней затеряется в них, пока не настанет время его возвращения, то есть, как предупредил Ротье, когда будет уже поздно.
Он направился к столику, на котором были разложены листы, и сел. Но не стал зажигать лампу: в такую решающую ночь, как эта, даже ее тусклый свет мог отрицательно повлиять на зрение астронома. Он только передвинул пресс-папье, аккуратнее разложил гусиные перья и потрогал маленький флакон с чернилами, столь же черными, как небо вверху. Он уставился в темноту, пытаясь вновь пережить мгновение, когда увидел эту звезду — звезду, которую теперь мысленно тоже называл Селеной. Он пытался воссоздать то бурное, почти дивное ощущение радости — такой радости, какой, подумалось ему, он никогда больше не испытает. В висках у него стучало от перенапряжения сосредоточенности, а над крышей нависала тишина, будто погребальный покров. Теперь возле него очутился Норленд и во мраке налил ему вина. В эту ночь дородное тело бывшего священника вызывало у Александра дрожь отвращения. Норленд держался с Александром и Дэниэлем вполне обходительно. С мальчиком он говорил сочувственно, а Александру сказал, что, быть может, для Дэниэля пребывание сейчас в одиночестве — это его способ вырваться из ужасов пожара. Александр понимал, что должен быть благодарен бывшему священнику за его поддержку. Но сейчас он был способен думать только про то, что одежда Норленда пропахла потом, а его лоб лоснится испариной.
— Мадам, сдается мне, скучает без своего юного учителя верховой езды, — лениво прошептал он Александру, кивая в сторону Августы. — Одна ее часть хочет наблюдать звезды, а другая высматривает Карлайна на лондонской дороге внизу.
Александр заерзал в своем кресле, не желая больше слушать сальные сплетни Норленда про Августу, или про Карлайна, или про Гая. Разве он сам не успел уже услышать и увидеть в этом доме гораздо больше, чем следовало бы? Он здесь, чтобы найти потерянную звезду для Гая. Это стало его единственной целью, почти искупительной, так же, как и для самого молодого француза. Однако бывший священник не думал оставлять избранную им тему разговора и как будто не замечал его настроения. Благодушно подлив себе еще вина, он продолжал:
— Знаете, я часто прикидываю, а не являются ли постоянные отлучки Карлайна тщательно продуманной частью его стратегии. Пока его нет, Августа места себе не находит. — Он нацелил на Александра налитые кровью глаза и ухмыльнулся. — Может быть, вам следовало бы испробовать подобные штучки на вашем мальчике, на Дэниэле. Вы его избаловали, так мне кажется, мастер Уилмот. Вам следует научить его быть благодарным, знаете ли.
Александр ужаснулся: Норленд в очередной раз прощупывает его тайну. Кто еще догадывается? Августа? Гай? Не этим ли объясняется испытующий, почти жалостливый взгляд, каким Норленд смотрел на Дэниэля? На мгновение им овладел мучительный страх перед неизвестностью, но это мгновение миновало, и он тотчас забыл про него, так как Гай обернулся к нему с преобразившимся лицом.
—
Вот и все, что сказал Гай, все, что ему требовалось сказать. Его темные глаза с еще более темными полукружиями под ними горели радостью. Его нечесаные волосы разметались по горячечно возбужденному лицу. Такая красота, завороженно думал Александр. Такая красота…
Александр грузно поспешил к телескопу. Остальные столпились возле него, самый воздух словно похрустывал от волнения. Затаив дыхание, он посмотрел в окуляр. И увидел ясную нацеленность на звезду
