чтобы не прикасаться губами к подарку иностранца. Несколько минут они курили молча, после чего я решил, что пора начать разговор.
Нет, сказал мужчина в ответ на мой вопрос, им ничего не нужно, абсолютно ничего: они только пришли посмотреть, удобно ли нам.
Они снова углубились в молчание. Так и сидели мы, рассматривая друг друга, и я уже стал подумывать, как бы мне их выпроводить, когда старуха прочистила горло, сплюнула на пол и обратилась к своему спутнику:
— Ну-ка, скажи ему, что мне нужно.
Долгое время мы добирались до сути дела. Он рассказал мне во всех деталях историю семьи. Я узнал о плохом урожае в этом году и о трудностях жизни вообще. Разговор кончился, как я этого и ожидал, заявлением о крайней бедности женщины. Затем последовала пауза, необходимая, чтобы перевести дыхание, и была раскрыта цель визита. Они не просили, а требовали. Благодаря нашим усовершенствованиям, стоимость дома увеличилась и цена, которую мы платим сейчас, непропорциональна его стоимости. Владелица дома решила утроить ее. Я напомнил, что мы подписали контракт. Однако она считала, что это ее ни к чему не обязывает и рассуждала так: если бы мы сейчас освободили дом, она смогла бы сдать его по гораздо более высокой цене американцам. Она не хочет выгонять нас, но ей придется это сделать, если мы не согласимся на ее требования. Я сказал, что она рассуждает, как лондонский спекулянт-землевладелец, но моя ирония не достигла цели. Тогда я рассмеялся, и мои посетители неожиданно присоединились ко мне. Больше мы никогда не видели ни владелицы дома, ни ее спутника.
Большую часть времени Дамбо таскал воду и камни, которые были нужны Денису для строительства. За всем происходящим он наблюдал с крайней сосредоточенностью, словно стараясь запомнить каждую мелочь на всю жизнь. Единственное, что его беспокоило, это всевозможные, даже незначительные, отклонения от установившегося дневного распорядка — ведь объяснить причину ему было невозможно. Он был очарован нашими двумя керосиновыми лампами, и каждый вечер, после того как они бывали вычищены и наполнены керосином, Дамбо стоял около них в восхищении. Я подозревал, что он мечтает сам ухаживать за ними, но обращаться с лампами надо было осторожно, и мы строго приказали обоим слугам не прикасаться к ним. Два-три раза в неделю мы ездили в Катманду за покупками, а так как староста предупредил, чтобы мы никогда не бросали дом без присмотра, сторожем оставляли Дамбо. Когда он понял, что от него требуется, лицо его просияло от удовольствия — ведь на него была возложена такая ответственность! Он сразу же бежал за огромным жертвенным копьем и усаживался с ним на корточках перед дверью, как часовой на посту. Обычно мы возвращались через час или два, но однажды задержались и приехали, когда уже стемнело. Дамбо сидел на своем обычном месте. Он мрачно приветствовал нас. Причина его раздражения, как мне казалось, крылась в том, что мы надолго оставили его одного. Но дело было совсем не в этом. Желая оказаться полезным, он решил зажечь лампу, и теперь ее почерневшие остатки лежали аккуратной кучкой на полу. Колпачок был отломан, стекло разбито, стол покрыт слоем сажи, на полу виднелась лужа. Хорошо еще, что дом не сгорел, подумал я, а Денис, вообще подверженный внезапным вспышкам раздражения, вышел из себя. Мы уставились друг на друга. Но тут Денис, который вдруг понял, что требовать объяснений от Дамбо невозможно, разразился безудержным смехом. Между тем Дамбо стоял рядом с виноватым видом, как собака, которая знает, что она что-то натворила и ждет наказания. Когда он увидел, что мы смеемся, сложившаяся ситуация оказалась выше его понимания, и он ушел, покачивая головой.
На следующее утро Дамбо явился с мирным подношением: кучей цветущих веток. Он бухнул их на стол и показал в направлении дома на горе. Не без удовольствия я понял, что он наломал их из живой изгороди нашего соседа-ростовщика.
Через несколько недель Кали сказал, что Дамбо хочет отпроситься на два дня. Оказывается, до сих пор вопрос о его женитьбе не поднимался: он не мог зарабатывать денег, семья была бедной и никто не желал даже обсуждать вопрос о брачном союзе с глухим и немым юношей. Однако теперь, когда он регулярно получал жалованье, положение изменилось. Дамбо зарабатывал не более двух фунтов в месяц, но для человека в его положении это была значительная сумма, тем более что раньше он вообще был лишен возможности зарабатывать хоть что-нибудь. Невесту нашли в отдаленной деревне, и Дамбо был нужен отпуск, чтобы пойти и посмотреть на нее. Накануне он появился в новом костюме и башмаках, хотя всегда ходил босиком. Деньги для покупки этого пышного наряда, как обычно, были взяты в долг.
Мы не вмешивались в местные брачные обычаи. Тем не менее я был несколько расстроен при мысли о молодой девушке, которая на всю жизнь и почти без сомнения против ее воли будет связана с глухонемым. Однако история эта закончилась совершенно неожиданно. Дамбо вернулся с довольной гримасой на лице, и я решил, что все прошло хорошо. Так оно и было, но только не с точки зрения семьи Дамбо. Он провел день в семье девушки и отверг невесту. Пока Кали объяснял, что произошло, Дамбо, стоя рядом, морщил лицо с комически хмурым выражением, отражающим недовольство. Как выяснилось, он отказался от девушки, так как нашел ее недостаточно привлекательной. Его отец, естественно, взбеленился, но Дамбо выдержал характер: первый раз в жизни он должен был самостоятельно принять решение и. поступая наперекор родителям, бросал вызов своей семье. Когда я уезжал, он, к счастью, все еще не был женат.
Шли месяцы, и мы все больше узнавали о личной жизни наших слуг. Дамбо из-за своего дефекта в счет почти не шел, но история Кали была очень характерна и может служить хорошей иллюстрацией к трудностям, на которые наталкивается введение социальных реформ, а без них невозможен прогресс в Непале.
Кали владел небольшим участком земли, урожая с него вполне хватало, чтобы прокормить его, жену и двух детей. В сезон, свободный от полевых работ, он нанимался куда придется, обычно на ремонт дорог. Деньги, которые он зарабатывал, позволяли семье изредка купить немного мяса или сигарет. По местным стандартам — Кали удавалось избегать долгов — он считался человеком зажиточным. К несчастью, его жена оказалась сварливой женщиной, а у него не хватало смелости возражать ей. Она решила, что из соображений престижа у них должна быть буйволица, хотя это животное, едва ли дающее одну-две чашки водянистого молока в день, приносит мало практической пользы. Она довела Кали придирками до того, что он все-таки купил буйволицу. С этого начались все его беды.
Буйволица стоила сто рупий, но, так как у Кали не было этой суммы, он одолжил ее у нашего соседа, который, лишая должников возможности выкупать закладные, неуклонно вел к тому, чтобы со временем стать самым крупным собственником в деревне. Проценты составляли пятнадцать рупий в месяц, и только за один год первоначальная сумма долга почти удвоилась. Кали не мог выплачивать ежемесячные проценты, в результате приходилось делать новые долги. Он шел к полному банкротству и через год-два ему суждено было стать рабом своего кредитора.
Мы решили помочь ему, уплатив долг. С нами он смог бы расплатиться путем небольших вычетов из еженедельной зарплаты. Я был изумлен, когда он отказался от нашего предложения. Это противоречило обычаям страны: жители деревни скажут, что он продался нам и подвергнут его презрению. Более того, чувствовалось, что он сам боялся попасть в какую-нибудь ловушку, потому что никто, и менее всего богатый иностранец, не одалживает деньги, не требуя процентов. Наконец мне удалось убедить его, что у нас нет никаких тайных помыслов, и он согласился. Однако на этом дело не кончилось. Ростовщик отказался принять от нас деньги в уплату долга Кали. Наличные деньги были ему не нужны, и он не хотел выпускать Кали из своих когтей. Я твердо решил не уступать кровопийце и передал ему приглашение прийти к нам. Через несколько дней он явился. Сначала он вел себя подобострастно, но, когда я заговорил о деле, сразу изменил тон и стал агрессивен. Наше присутствие в деревне нежелательно, сказал он, потому что всем ясно, что мы пытаемся уничтожить давно установившиеся местные обычаи. Я спросил, знает ли он, что правительство установило официальное ограничение на ростовщический процент. Да, сказал он, но только дурак станет ссужать деньги за такое жалкое возмещение. Я начал терять терпение и наконец прямо заявил: или он примет полную сумму в уплату долга Кали, или я лично отправляюсь в министерство финансов, где сообщу о нем как о ростовщике, который обходит закон. Хотя ростовщику так же хорошо, как и мне, было известно, что министерство не возбудит против него дела, потому что он сможет дать хорошую взятку, но, когда он почувствовал, что я исполнен решимости, уступил и согласился принять от меня деньги. Я сказал, что передам деньги, пригласив Кали. В тот же день ростовщик снова пришел ко мне с бумагой, на которой Кали,
