Сказки Золотого века

          Еще дышу;
Туда, в лазурь, я за тобою
          Спешу, спешу!..
Когда же ласточкой взовьюся
          В тот лучший мир,
Растаю - и с тобой сольюся
          В один эфир,
Чтоб с неба пасть росой жемчужной,
          Алмазом слез
На землю ту, где крест я дружно
          С тобою нес;
И на земле, блеснув слезою,
         Взовьемся вновь
Туда, где вечною зарею
         Горит любовь.

Это стихотворение несомненно Одоевский читал Лермонтову. Оно было опубликовано в 'Отечественных записках' в 1841 году, может быть, не без участия Лермонтова.

На посланье Пушкина:

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье... -

ответил он, Одоевский:

Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
И - лишь оковы обрели.

Но будь покоен, бард! - цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями...

Приезд государя, смотр на поле неподалеку от Тифлиса - все возбуждало у друзей раздумья...

- Он лишь однажды принимал участие в боевых действиях - на Сенатской площади. С тех пор я один из его пленников.

- Но командовать маневрами страсть как любит.

- Не наигрался еще? Из каторги меня в солдаты, чтобы я покрасовался на параде. В чем же состоит промысел божий?

Лермонтов не рассчитывал на прощение, ведь он не принимал участия в боевых действиях из-за болезни и отмены осенней экспедиции, но из свиты царя, со слов самого графа Бенкендорфа, ему дали знать, что его переводят в гвардию, в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, расквартированный в военном поселении под Новгородом. Он не знал, радоваться или нет.

- Милый князь, мне, право, неловко: я обретаю свободу, во всяком случае, возвращаюсь в Россию, а вы - нет. Но это говорит лишь о том, что мой поступок не столь велик и героичен, как ваш и ваших товарищей.

- Я рад за вас, Лермонтов! - отвечал, рассмеявшись, князь Одоевский. - А что касается поступков, или проступков, на ваш век, судя по вашему милому характеру, еще хватит с лихвой.

- Что мой характер? С вами я беспечен и спокоен, как вы.

- Зато со многими весьма язвительны.

- Человеческая ничтожность, или пошлость, меня то сердит, то забавляет; я смеюсь, чтобы не впасть в хандру.

- Да, я понимаю вас.

- Природа дала человеку все для познания самого себя, как женщины, ради любви и совершенства. Вот высшее предназначение человека, иначе он всего лишь тварь дрожащая, сладострастно пекущаяся о собственном благополучии - ценою отказа от разума и свободы, чтобы вскоре сгинуть в небытие. Обратиться в прах, в ничто. Ничтожная душа бессмертной быть не может!

- Готов согласиться, - рассмеялся князь.

- Ничтожные души свиваются в темное облако, это тьма, и зло из нее исходит. А высокие души, выстрадав счастье, свиваются в свет, это творцы всего прекрасного в небе и на земле, творцы самой жизни. Впрочем, все обстоит, может статься, не так.

- Вас тянет к премудрости Востока?

- Да, там неведомое для нас. Я все чаще задумываюсь о путешествии в Мекку, в Персию, а вынужден ехать в новый полк... в военном поселении под Новгородом. Это прощение? Впрочем, если не выйду в отставку, буду проситься в поход с Перовским в Хиву.

- Зачем? - изумился Одоевский. - Неужели Провидению угодно, чтобы еще один поэт погиб от пули!

Лермонтов, выехав из Тифлиса, еще долго странствовал по Кавказу, и с сожалением направился на север, столь исполненный новых впечатлений, словно путешествовал годы, вплоть до заснеженных пространств Сибири.

Спеша на север из далека,
Из теплых и чужих сторон,
Тебе, Казбек, о страж востока,
Принес я, странник, свой поклон.

Чалмою белою от века
Твой лоб наморщенный увит,
И гордый ропот человека
Твой гордый мир не возмутит.