Нежданная встреча Лермонтова с Варварой Александровной в Петербурге, - она думала о скорой смерти и хотела попрощаться с ним, - во всей ее психологической глубине отразилась в повести 'Княжна Мери', с превращением цикла удивительных повестей в роман. Лермонтов это сознавал вполне и, как, заканчивая поэму 'Демон', приписал Посвящение с прямым обращением к Варваре Александровне Лопухиной (не Бахметевой), он и здесь, в романе, оставил знак: родинку у Веры, деталь, от которой сжимается у него сердце, как у героя. Это был знак, предательский по отношению к Варваре Алексанровне с ее ревнивым мужем, но он был не в силах отказаться от него, как и от любви к ней, пусть это по-юношески, но он и был еще юн душой, несмотря на опыт разума.
В печать Лермонтов отдавал те повести, какие набрасывал шутя; так, для второй книжки 'Отечественных записок' 1840 года он готовил 'Тамань' - о происшествии, случившемся с ним в Тамани, но будто бы из записок его героя Печорина, повесть, удивительную по языку, лаконизму и живейшему развитию фабулы; по поэтике это классическая проза всех времен и народов. Гений поэта и в прозе как-то вдруг - после гибели Пушкина и его странствий по Кавказу - достиг невообразимой зрелости. Страстный романтик в ранней лирике и в жизни, нежданно-негаданно для всех и, возможно, самого себя выступил классиком, воплощая романтическое содержание своего мироощущения и эпохи в формы, столь совершенные, как это удавалось разве лишь Рафаэлю в живописи и Пушкину в поэзии. Между тем все это он набрасывал с ходу, без особых исканий и раздумий, словом, как писал стихи, в немногие часы уединения, когда не пропадал по службе в Царском Селе или в лагерях летом в бесконечных маневрах и парадах под непосредственным командованием государя императора, а в Петербурге - в непрерывной череде вечеров и балов, чем жил свет, не имеющий иных целей и забот, как веселиться, веселиться, добиваясь чинов и богатства через жен или мужей, без которых человек здесь лишь случайный посетитель, странный, чуждый, пусть осененный славой, как Пушкин.
Лишь работа над повестью 'Княжна Мери' потребовала - не усилий, а раздумий и воспоминаний о целой жизни (недаром она обрела форму дневника), с тем горькое чувство охватывало поэта, что выплеснулось у него в 'И скучно и грустно'.
Заканчивая что-нибудь, Лермонтов заезжал к Краевскому; он прочел ему вслух 'И скучно и грустно'.
- Дьявол! - отозвался редактор. - Если пропустит цензура, опубликуем в 'Литературной газете'. А повесть? Повесть?
- Будет, будет. 'Тамань'.
- 'Тамань'?
- Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще вдобавок меня хотели утопить.
- Тебя?
- Меня. Но пусть все думают, что это из записок Печорина.
- Для второй книжки успеешь?
- Да. Теперь я пишу дневник Печорина, который в Пятигорске от скуки затевает роман с княжной Мери и дуэль. Будет дуэль, а я никогда не стрелялся.
- Экая новость!
- Я же не романтик, который высасывает из пальца все ужасы своего воображения; мне надо пережить то, что описываю.
- А Демон?
- Там каждая строка пережита мною и много раз. Это история моей души, как роман - история души человеческой.
- А название?
- 'Один из героев нашего века'. Что?
- Длинно и не звучит, как название. Это подзаголовок, когда тут же явится и другой герой.
- Печорин - в самом деле один из героев нашего века; были ведь и другие, да еще какие.
- Да, богатыри - не вы!
- В том-то все дело.
- Что если просто 'Герой нашего времени'?
- Если с иронией, годится. Хорошо. 'Герой нашего времени'. Да, только поймут ли иронию?
- Будем надеяться.
- А знаешь, скажут: автор изобразил себя! - Лермонтов громко расхохотался и выбежал вон.
Лермонтов и Монго-Столыпин в разгар новогодних балов и маскарадов расстались с Андреем Шуваловым и Ксаверием Браницким; по каким-то причинам они вызвали неудовольствие у Николая I, им грозил перевод в армию, знатные родственники, а в отношении Шувалова - с участием самой императрицы, выхлопотали им удаление не на Кавказ, а в Варшаву - в качестве адъютантов к наместнику польскому князю Паскевичу. Можно было подумать, что 'кружок шестнадцати' раскрыт и, хотя ничего предосудительного в поведении молодых людей не обнаружено, гонений не избежать всем его членам.
Лермонтов, нехотя таскаясь по балам и маскарадам, продолжал работать над повестью 'Княжна Мери', дневниковый характер которой вел к раздумьям самого непозволительного свойства, что приходилось рвать, чтобы выдержать общий тон романа с динамическим развитием фабулы каждой из повестей, не нарушить его из-за обилия воспоминаний, связанных с теперешними образами - княжны Мери и Веры. Интрига вела к неминуемой дуэли, и вдруг Лермонтов почувствовал, что в его жизни создалась ситуация, которая может привести к дуэли. Другой бы поостерегся, поэт же лишь расхохотался, словно судьба позаботилась о том, чтобы ему не было скучно.
4
На балу у графини Лаваль 16 февраля 1840 года в одной из комнат, где обыкновенно госпожа Тереза фон Бахерахт собирала интересных собеседников на литературные темы, прельщая их своей зрелой миловидностью и умом, общительной свободой взгляда и разговора, еще мало свойственных петербургским
