Сказки Золотого века

Вальсы отзвенели, и началась мазурка, говор усилился.

И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, - памятью к недавней старине
      Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком, и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
      И сад с разрушенной теплицей;

Фигуры танцующих пар улетают в ночь, стены исчезают, и возникают перед взором поэта местность вокруг Тархан.

Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится - и встают
      Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и желтые листы
      Шумят под робкими шагами.

И снова стены, сиянье люстр, круженье множества звезд и бриллиантов...

И странная тоска теснит уж грудь мою;
Я думаю об ней, я плачу и люблю,
      Люблю мечты моей созданье
С глазами, полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
      За рощей первое сиянье.

И снова дали, сиянье утра.

Так царства дивного всесильный господин -
Я долгие часы просиживал один,
      И память их жива поныне
Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь морей
      Цветет на влажной их пустыне.

Происходит вокруг движение, это императрица в сопровождении наследника-цесаревича покидает бал.

Когда ж, опомнившись, обман я узнаю
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
      На праздник незваную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
      Облитый горечью и злостью!..

Лермонтов у себя дома, под утро после бала; на листе, вместо названия, он выписывает дату '1 января'. Стихотворение он отнес к Краевскому, и оно появилось в первой книжке 'Отечественных записок' за 1840 год.

В эти же январские дни непрерывных балов и маскарадов умонастроение Лермонтова, исполненное тоски и отчаянья, выплеснулось в стихотворении 'И скучно и грустно'. Оно было опубликовано 20 января в 'Литературной газете', которую выпускал тот же Краевский, и вызвало недовольство государя императора, как о том напомнит вскоре граф Бенкендорф.

3

Между тем работа над циклом повестей, из которых 'Бэла' с подзаголовком 'Из записок офицера на Кавказе' - о похищении черкешенки, рассказанная автору штабс-капитаном Максимом Максимовичем, была опубликована в журнале 'Отечественные записки' в марте 1839 года, а 'Фаталист' в ноябре, продолжалась. Замысел, ясный в общих чертах и отдельных эпизодах, неожиданно определился весной после встречи в Петербурге с Варварой Александровной. Как в работе над поэмой 'Демон' постоянно присутствовал образ Вареньки Лопухиной в переживаниях, лучше сказать, в миросозерцании поэта, как у Данте - Беатриче, так случилось и в опытах в прозе, начиная с незаконченного романа 'Княгиня Лиговская'. Странствия по Кавказу наполнили оба замысла конкретным жизненным содержанием - впечатлениями от природы, жизни горцев и вообще жизни. При этом личное чувство поэта к Вареньке Лопухиной лишь обнаруживало свои глубины, то есть любви столь же земной, сколь и небесной. Это возрожденческая любовь к женщине, которая гибнет и возносится в Рай.

Теперь же цикл повестей о приключениях русского офицера на Кавказе, по сути, новелл эпохи Возрождения с их конкретно-жизненным содержанием и общей, как бы невысказанной идеей свободы и торжества жизни, обретает цельность единого замысла романа, и она связана с образом Вареньки Лопухиной, замужней и несчастной, которая впервые прямо высказывает свою любовь к поэту, при этом ее образ двоится: то княжна Мери, то Вера, - это ее юность и молодость, подкошенная болезнью.