Сказки Золотого века

там смотрели на Демона, как в Средние века, в чисто библейском и религиозном плане, без эстетического осмысления Нового времени.

- Поэма - слов нет, хороша, но сюжет ее не особенно приятен. Отчего Лермонтов не пишет в стиле 'Бородина' или 'Песни про царя Ивана Васильевича'? - так отозвался, надо думать, Николай Павлович. А великий князь Михаил Павлович, отличавшийся остроумием, высказал весьма продуманную мысль:

- Были у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли - духа зла или же дух зла - Лермонтова?

Для религиозного сознанья такой взгляд естественен, но Демон отнюдь не дух зла, он дух сомненья, дух отрицанья и не в отношении к Богу, а всего лишь к средневековому, патриархальному мировосприятию, воплощение высших устремлений человека, с тем и притягательное для юности и для женщин, почувствовавших вкус свободы.

Лермонтов теперь всего охотнее встречался на балах с княгиней Щербатовой и бывал у нее, что было замечено, в частности, той же самой Екатериной Сушковой, вышедшей замуж к этому времени за одного из родственников поэта. Она даже утверждала впоследствии, что Лермонтов считался женихом Щербатовой, что, конечно, ни в малой степени не соответствует действительности.

Однажды Лермонтов, по своему обыкновению, таинственно пообещав что-то княгине, принес листок, а может быть, альбом княгини с текстом стихотворения. Едва взглянув, Мария Алексеевна попросила поэта прочесть его стихи вслух, для всех, не подозревая, какому испытанию подвергает себя.

- Прочесть? Как вам будет угодно, - не без коварства усмехнулся Лермонтов. -

        На светские цепи,
На блеск утомительный бала
        Цветущие степи
Украйны она променяла,

        Но юга родного
На ней сохранилась примета
        Среди ледяного,
Среди беспощадного света.

        Как ночи Украйны,
В мерцании звезд незакатных,
        Исполнены тайны
Слова ее уст ароматных...

Мария Алексеевна покраснела, с трепетом волнения, не смея поднять глаз, а Лермонтов продолжал играючи:

        Прозрачны и сини,
Как небо тех стран, ее глазки,
        Как ветер пустыни,
И нежат и жгут ее ласки.

- Пощадите! - промолвила Мария Алексеевна, но Лермонтова уже остановить было невозможно:

        И зреющей сливы
Румянец на щечках пушистых,
        И солнца отливы
Играют в кудрях золотистых.

- В точности портрет! Рисует словом, как кистью, - заговорили вокруг.

        И, следуя строго
Печальной отчизны примеру,
        Надежду на бога
Хранит она детскую веру...

Мария Алексеевна вся дрожала от волнения, готовая в сию минуту заплакать, а он продолжал:

        Как племя родное,
У чуждых опоры не просит
        И в гордом покое
Насмешку и зло переносит.

        От дерзкого взора
В ней страсти не вспыхнут пожаром,
        Полюбит не скоро,
Зато не разлюбит уж даром.

Все, кто здесь присутствовал, просто ахнули, как поэт воссоздал словом, ритмом поразительно точно портрет Щербатовой, с ее статной фигурой и прелестью улыбки, с великолепным фоном - природы ее родины. Княгиня была и польщена, и взволнованна так, что слышала только его голос, уже не понимая смысла слов, будто это прозвучало объяснение в любви. Никогда в жизни она еще не испытывала такого сильного, почти мучительного волнения. Она с умилением смотрела на Лермонтова, смеясь сквозь слезы. Раздались похвалы, Лермонтов вдруг как бы очнулся, расхохотался и выбежал вон.

Один из родственников Лермонтова назвал это стихотворение 'вдохновенным портретом нежно