Какая горькая ирония, вполне объясняющая содержание 'И скучно и грустно', обретающее тоже вселенское значение и вполне выражающее взгляд Демона, постигшего тщету как земной, так и небесной жизни.
На балу танцевал и Алексей Аркадьевич Столыпин, привлекая взоры дам ростом, красотой лица и мундира Нижегородского драгунского полка, самого красивого в русской кавалерии. Дама его тоже была хороша, одна из сестер Николая Соломоновича Мартынова, с которым Лермонтов и Монго-Столыпин учились одно время в Школе гвардейских подпрапорщиков, а с другой сестрой танцевал Лермонтов; будучи в Москве, он бывал у Мартыновых. Что касается брата хорошеньких сестер, - была и третья, - Николая Мартынова, то он вышел из Школы в кавалергарды, но, верно, не преуспев в свете, хотя и был красавец, и богат (отец его разбогател на винных откупах), отправился на Кавказ поначалу, верно, охотником, но там перевелся в Нижегородский драгунский полк, говорят, прельщенный мундиром, который очень ему шел; он возвращался в Петербург, но снова отправился на Кавказ, вероятно, в надежде именно там скорее достичь своих честолюбивых целей.
- Да, где теперь ваш брат? - Монго-Столыпин не нашел другой темы для разговора с хорошенькой Юлией Соломоновной.
- Не знаю, - отвечала барышня, краснея, - но он служит в Гребенском казачьем полку. И он уже майор, - с горделивыми нотками в голосе добавила она. Алексей Столыпин был капитаном, а Лермонтов всего лишь поручиком, не говоря о переводе из гвардии в армию.
- Уже майор?! - подхватил Монго-Столыпин в тоне барышни. - Да, этак Мартынов вскоре в генералы выйдет!
- Да, это его самая заветная мечта.
Примерно о том же говорили Лермонтов и Наталья Соломоновна.
- После смерти папеньки брату надо было выйти в отставку, но он решил продолжать свою карьеру и снова отправился на Кавказ.
- Какую карьеру?
- Как, какую!
- Гвардейские офицеры карьеру делают в Петербурге. А он кто теперь - казак?
- Майор! А вы, Михаил Юрьевич, при всем вашем уме и мужестве все еще поручик.
- О, как вы жестоки, Наталья Соломоновна! - Лермонтов громко расхохотался, вызвав испуг и недоумение в глазах молодой женщины, которая считала себя прототипом княжны Мери из романа 'Герой нашего времени'. Сестры Мартыновы были в Пятигорске в 1837 году, когда Лермонтов приехал туда и вынес впечатления из пятигорской жизни, описанной в повести 'Княжна Мери'. Поклонившись, Лермонтов устремился к дверям, где, как ему показалось, промелькнула фигурка женщины в берете, щегольски изящная, родная, как из юности, но это не было видением, ибо сердце у него застучало сильнее, как от свиста пуль. Не успел он выйти в одни настежь открытые двери, как в другие вошла Варенька Лопухина, по первому взгляду, но по второму - молодая женщина в полном расцвете красоты личности, во всем блеске здоровья, пусть и минутного, и женственности.
Лермонтов остановился, не веря своим глазам: болезни, худобы, томной слабости нет и в помине. Она вела за собою юную барышню к группе бабушек и тетушек, приехавших на бал со своими внучками или воспитанницами, все ее приветствовали ласково и почтительно.
Тут музыка смолкла, в танцах наступил перерыв, и все устремились к дверям. Варвара Александровна оглянулась на Лермонтова, глаза ее вспыхнули, как небеса, чуть приметно поклонилась, и он в толчее потерял ее из виду. Когда толпа отхлынула, в полуопустевшей танцевальной зале ее не было. Он пустился ее искать, нигде ее берет не мелькнул; с возобновлением танцев он поднялся на антресоли, и на него нахлынули воспоминания юности. Нигде ее не было, как вдруг к нему подошла барышня со знакомым лицом и с таким выражением, что они не могли не знать друг друга, но он лишь уловил в ней сходство с Варенькой Лопухиной, какой она была в юности, и это-то заняло его внимание.
Это была Екатерина Григорьевна Быховец, одна из его кузин, хотя, если точнее сказать, она считала его своим правнучатым братом, что означало бог знает, но родство с очаровательным созданием всегда приятно.
- Кузина?
- Идемте вниз. Я познакомлю вас с теткой.
- Разве я с нею не знаком? - Лермонтов сделал гримасу.
- Это другая тетка. Я с нею собираюсь в Пятигорск.
- Это не Варвара Александровна Бах...? - Лермонтов осекся, к этой фамилии он не мог привыкнуть.
- Бахметева? Нет, не она.
- Очень жаль!
- А что?
- Вы чуть не сделали меня счастливейшим из смертных.
- О чем вы говорите? - рассмеялась очень живая по характеру и прямо очаровательная девушка.
- Если мы с вами встретимся в Пятигорске, так уж быть, я расскажу вам о том, о чем никогда и никому в своей жизни не обмолвился ни словом.
- Обещаете?
- Да. Мне легко обещать, потому что мы вряд ли встретимся.
- Почему?
- Во-первых, вы можете не приехать. Во-вторых, летняя экспедиция уже началась. Ежели в прошлом году все обошлось счастливо для меня, а были жаркие дела, вспомнить страшно до сих пор, то нынче меня непременно убьют.
Екатерина Григорьевна невольно схватилась за его руку, и тут он закружил ее в танце, и оба рассмеялись превесело.
- Куда вы смотрите, Мишель?
- Туда, где вы меня нашли.
- Вы кого-то ждали?
- Да. Она была здесь.
- Она привезла племянницу на бал, препоручила ее родственнице и уехала.
- Она здорова?
- Слава Богу, здорова и похорошела удивительно, не правда ли?
- О, если бы я не любил ее всю мою жизнь, я бы влюбился теперь в нее без памяти, - Лермонтов так загрустил, что уже не мог танцевать, и остановился. - Простите, кузина. Рад был встрече и еще больше обрадуюсь, если увижусь с вами.
- Если все так, как вы сказали, Мишель, она, возможно, сочла за благо уйти?
- Какая мысль! Вы на нее похожи и мысли у вас сходные, может быть. Прощайте! Мне пора. Завтра я уезжаю.
- До встречи, Мишель!
Красов видел, как Лермонтов уходил с бала в своем армейском мундире и с кавказским кивером; у него сжалось сердце.
Лермонтов поскакал на извозчике к одному из московских любомудров Ю.Ф.Самарину, с которым часто виделся, бывая в Москве. Впечатления молодого философа от встреч с поэтом удивительны. 'Это в высшей степени артистическая натура, неуловимая и не поддающаяся никакому внешнему влиянию благодаря своей неутомимой наблюдательности и большой глубине индифферентизма. Прежде чем вы подошли к нему, он вас уже понял: ничего не ускользает от него; взор его тяжел, и его трудно переносить. Первые мгновенья присутствие этого человека было мне неприятно; я чувствовал, что он наделен большой проницательной силой и читает в моем уме, и в то же время я понимал, что эта сила происходит лишь от
