жизни, занимаются охотой, выращивают ямс, пататы[130], сахарный тростник и так далее. Это люди сильные, жестокие, они едят человеческое мясо.
– Смотри-ка, – прервал его Фрике, – совсем не так, как в других местах. Земледельцы, как правило, люди миролюбивые, добрые, а жители побережья слывут сущими разбойниками. Во всяком случае, у нас так говорят.
– Совершенно верно, сынок. И нет тут ничего удивительного. Ведь мы на другом конце света, у наших антиподов[131]. Здесь все наоборот, – откликнулся Пьер.
– Браво! Я никак не ожидал от тебя такого ответа, просто здорово! – смеясь воскликнул Фрике.
– А что касается рабов, – перевел Виктор слова Узинака, – ты сам увидишь, что у нас с ними хорошо обращаются.
– Охотно верю, мой славный папуас. И это в чем-то примиряет меня с частью населения самого большого острова Океании.
Плавание продолжалось целую неделю и проходило спокойно; в безлунные ночи они приставали к берегу, разбивали лагерь, а на рассвете снова пускались в путь. За все эти дни наши друзья не увидели ни одного корабля, зато встретили множество не всегда вызывавших доверие пирог.
Однажды одна из таких пирог повела себя чересчур вызывающе: явно собираясь взять суденышко наших друзей на абордаж, она подошла так близко, что были слышны голоса сидевших в ней папуасов, которые уже снимали с лодки крышу, мешавшую натягивать луки. Фрике велел поднять французский флаг и выстрелил в воздух. Успех превзошел все ожидания. Готовившиеся к нападению папуасы тут же водрузили крышу на место, что, по словам Пьера, было равносильно признанию поражения, и поспешно удалились.
Наконец на восьмой день пирога вошла в неглубокий пролив, буквально усеянный рифами, они настолько затрудняли продвижение, что туземцам пришлось спрыгнуть в воду и тащить пирогу на веревках за собой. Затем вдруг пролив расширился, стал значительно глубже и перешел в лиман, по обе стороны которого тянулись густые заросли мангровых деревьев и кустарников с причудливо переплетающимися надземными дыхательными корнями.
Лиман этот конечно же был устьем реки, о чем свидетельствовали и его глубина, и ставшая более темной вода. А в коралловых зарослях, поскольку полипы погибают при смешении соленой и пресной воды, образовался проход, что позволяло лодкам, не боясь рифов, подойти к берегу. Надо сказать, такая смертельная для кораллов вода идет на пользу мангровым деревьям и кустарникам; жители тех стран, где на болотах растут эти чудовищные растения, называют их «деревьями лихорадки».
На пути наших друзей все чаще и чаще стали появляться лодки самых разнообразных размеров – здесь были и маленькие, рассчитанные на одного гребца, и большие военные пироги. Все проплывавшие встречали белых путешественников радостными возгласами. Со всех сторон слышалось: «Табе, туан!»[132]
Посреди извилистой реки с крутыми берегами имелось множество островков, напоминавших огромные кусты зелени. Наконец Пьер и Фрике оказались в обширном водоеме, заросшем болотными растениями, посреди которого возвышалось с десяток очень странных на вид построек.
Метрах в пятидесяти от берега поднимался целый лес свай в семь или восемь метров высотой, между ними сновали в лодках веселые и болтливые туземцы. На этих сваях стояли деревянные строения двух типов. Большинство из них имели форму прямоугольника с огромной крышей из листьев банановых и кокосовых пальм, напоминающих по форме опрокинутую пирогу. И лишь два дома, стоящие в стороне, значительно меньшие по размеру, походили на большие собачьи конуры и опирались на четыре длинные сваи. Когда Фрике спросил у Узинака, чем вызвано такое различие, тот, подмигнув ему, ответил, что там живут молодые люди, достигшие брачного возраста.
Почти половина построек соединялась с берегом при помощи достаточно небрежно положенных под наклоном бревен; хватило бы небольшого усилия, и эти несложные мостки упали бы в воду. Другие дома не имели даже такой связи с берегом, и к сваям, на которых они стояли, были пришвартованы лодки.
Фрике не верил своим глазам. Перед ним был настоящий свайный поселок, похожий на те, что были обнаружены в центре Африки и, как справедливо сказал отважный и добросовестный французский исследователь Новой Гвинеи Ахилл Раффре, напоминали свайные стоянки доисторического человека, так верно описанные учеными, словно они срисовали их с натуры на островах папуасов.
Пирога остановилась у одного из этих домов, и Узинак тут же вскарабкался в свое воздушное жилище. Лестницы не было, имелись лишь глубокие выемки на одной из свай. Для Пьера и Фрике такой подъем не представлял никакого труда. Вместе с Виктором они последовали за хозяином дома, к великой радости пораженных их ловкостью туземцев.
И вот наши друзья оказались в жилище папуасов.
– О-ля-ля! – воскликнул Фрике. – Здесь полным-полно народу. Как это местные жители не падают в воду через такие широкие просветы между балками, они ведь лежат под ногами на расстоянии по меньшей мере метра друг от друга. Боже мой, как странно!
Картина и впрямь была необычной. Дом папуасов, как уже было сказано выше, имеет форму прямоугольника и представляет внутри лежащую на сваях раму. На эту раму вдоль и поперек накладываются балки с просветами в добрый квадратный метр. Дом разделен на две части узким проходом. Справа и слева от прохода за легкими перегородками из листьев и прожилок саговых пальм находятся семь или восемь комнат, в каждой из которых помещается целая семья. И наконец, в передней части, выходящей в сторону моря, имеется широкая, с крышей из листьев, открытая площадка. Площадка является «гостиной», где живущие в этих свайных постройках семьи собираются днем, чтобы поговорить о своих делах и подышать свежим воздухом.
Надо сказать, мы употребляем слово «семья» в самом широком смысле, имея в виду не только мать, отца и их потомство, но и всех близких, и рабов, и работников, словом, всех, кого заботы повседневной жизни соединяют вместе и кто находится под властью, в основном чисто номинальной, чем действительной, туземного «pater familias»[133].
Всего в таком доме обитает от пятидесяти до шестидесяти человек – мужчин, женщин, детей (лишь юноши и девушки помещаются в отдельных домах).
Уже внешний вид дома показался Фрике и Пьеру весьма необычным. Теперь же, когда французы переступили его порог, они почувствовали, что попали в настоящий ад, где невозможно было дышать. Чего тут только не было свалено в кучу: ветки деревьев, циновки, куски коры, бамбуковые палки, груды листьев, разное тряпье – все это в любую минуту могло свалиться в воду.
Несколько досок, обтесанных каменными топорами и наложенных на отверстия в полу, напоминали маленькие островки, до которых можно было добраться, лишь обладая ловкостью акробата. Одни доски служили кроватями, и на них лежали подстилки из листьев, на других, засыпанных землей, разжигали огонь и готовили пищу. К потолку были подвешены луки, стрелы, скребки, весла, остроги; на полу стояло несколько примитивных ведер, большие куски бамбука, из которых с одного конца была извлечена сердцевина…
Окинув быстрым взглядом этот примитивный фаланстер[134], Фрике решил пересечь длинный коридор и выйти на открытую площадку. Пройти по решетке, под которой, ударяясь о сваи, плескалась вода, оказалось делом нелегким. Но парижанину приходилось преодолевать и не такие трудности. Перепрыгивая с перекладины на перекладину, он бесстрашно добрался до открытой площадки, откуда его взору открылся чудесный вид. Пьер с не меньшей ловкостью проделал тот же путь; подобные прыжки были для него делом привычным, он вырос среди снастей на корабле. Что же касается Виктора, то он, несмотря на все свое желание, не в силах был сойти с места. И лишь с помощью расстеленных перед ним циновок китайчонку удалось, неуверенно переставляя ноги, последовать примеру своих друзей, к великой радости четырехлетних и пятилетних карапузов, которые перепрыгивали с балки на балку с ловкостью маленьких обезьянок. А за ними с не меньшей ловкостью прыгали маленькие свинки с розовыми пятачками.
Узинак вышел вместе с французами на террасу и широким жестом указал им на строение, что означало: «Будьте как дома».
ГЛАВА 11
