мы взяли курс на Торресов пролив. У нас было достаточно провизии… Постойте! Я забыл вам сказать, что на острове Вудлэк нам удалось спасти одного китайчонка, которому людоеды собирались перерезать горло. Он – славный паренек, и, думаю, мой чернокожий приемный сын будет очень рад познакомиться с ним.
Но продолжим повествование. Путешествие, казалось, должно было закончиться благополучно. Первые четыре дня прошли спокойно благодаря тому, что Пьер из предосторожности предпочитал плыть только днем. Пятый день подходил к концу, когда вдруг море начало штормить. Мы находились в открытом море. Пристать к берегу было невозможно. Мы убрали мачту и прикрепили парус, так чтобы он покрыл всю лодку и туда не смогла бы проникнуть вода; теперь наша пирога стала походить на эскимосский каяк[151]. Затем мы проделали три отверстия, чтобы иметь возможность высунуться до пояса, и стали ждать приближения бури.
Да, черт подери, ждать пришлось недолго. Резкий ветер, дувший уже с полчаса, превратился в настоящий ураган. Небо почернело, загремел гром, засверкали молнии. Наша утлая лодчонка под порывами ветра помчалась со скоростью курьерского поезда, как пробка, держась на плаву. Благодаря предпринятым мерам предосторожности, волны и ветер не представляли для нас особой опасности, наскочить на риф было куда страшнее. Можно только удивляться, что пирогу не разнесло в щепки.
Ураган бушевал двое суток. В течение этих бесконечных дней дождь, ветер, гром, град не утихали. Нас мучила жажда, которую удавалось на короткое время обманывать с помощью раскисших в воде саговых лепешек. Пирогу болтало из стороны в сторону с неимоверной силой; смею вас заверить, ваш бедный желудок, страдающий морской болезнью, не выдержал бы подобного испытания – его бы выворачивало наизнанку раз пятьдесят за час.
Само собой разумеется, мы были совершенно разбиты и измучены, волны то и дело накрывали нас с головой. Но всему приходит конец в этом мире, даже страданиям. На черном небе появились просветы, молнии сверкали теперь не так часто, раскаты грома звучали все тише и тише, ветер стал понемногу стихать. На небе появились звезды, но понять, где мы находимся, было нелегко. Сквозь порывы ветра до меня донесся голос Пьера:
– Моряк, впереди огонь!
Тут пирога, словно стрела, взвилась вверх, и я увидел не один, а более десятка огней на горизонте. Да, черт побери, берег был совсем близко, но нас сносило ветром и течением, на спасение рассчитывать не приходилось. Признаюсь, на лбу у меня выступила испарина, сердце учащенно забилось. Я оглянулся на Пьера, сидевшего позади меня.
– Что ты там делаешь? – крикнул я.
– Пытаюсь с помощью кормового весла изменить курс.
Напрасный труд. Раздался сухой треск. Весло сломалось пополам. Еще несколько минут или секунд – и мы налетим на скалы. И действительно, я услышал, как волны глухо разбиваются о рифы. Нас подхватила огромная волна. На мгновение пирога замерла на вершине гребня и тут же стала падать в разверзнутую бездну. Я почувствовал страшный толчок и потерял сознание… Видите ли, мой старый друг, можно быть крепким парнем, прошедшим, как говорится, огонь и воду, но бывают минуты, когда ты падаешь в обморок, как восьмилетняя девочка, у которой удаляют зуб.
По логике вещей мы должны были разбиться в лепешку. Но наша звезда еще не закатилась. Буря, выбросившая нас на берег, позаботилась о том, чтобы подготовить нам мягкое ложе из морских водорослей, вырванных со дна океана, что значительно смягчило силу удара. Как долго я находился без сознания, не знаю, но, вероятно, очень долго, ибо, открыв глаза и удивляясь, что все еще нахожусь на этом свете, я увидел первые лучи солнца. «Где Пьер и Виктор, что с ними?» – это были мои первые мысли. В этот момент кто-то громко чихнул. Обернувшись и увидев торчащие из кучи водорослей башмаки, я кинулся разгребать эту кучу. Чиханье возобновилось, с каждым разом оно становилось все громче, и это указывало на то, что чихавший находится в полном здравии. Башмаки задвигались, и вскоре появился Пьер Легаль, борода его была в тине, как у морского царя.
– Сынок, – проговорил он взволнованно, – ты жив и здоров.
– Я без сил, но целехонек.
– А где наш малыш? Где Виктор? – спросил Легаль с тревогой.
– Кооо!.. Мооо!.. Хооо!.. Ээээ!..
Ах, нам с вами слишком хорошо известно, что у австралийцев этот крик – сигнал сбора. Мы опять оказались в стране людоедов. Странные бывают судьбы, вот, например, моя судьба приводит меня всегда к каннибалам; повсюду, где на этой земле люди поджаривают себе подобных, я оказываюсь в двух шагах от костра. Это в конце концов начинает надоедать, и хотелось бы чего-нибудь другого…
Нам нечем было защищаться – оружие пошло ко дну вместе со всеми припасами. Но неужели мы должны покорно, как бараны на бойне, подставить шею? Никоим образом. Медлить было нельзя, следовало вспомнить приемы французского бокса, чтобы отобрать у противников во время драки дубинки или каменные топоры.
К счастью, в эту минуту наш маленький Виктор, целый и невредимый, выбрался из водорослей и присоединился к нам. Крики все приближались, народу, видимо, было не так уж много, но кричали они, надо отдать должное, очень громко. Мы решили добежать до камедного дерева, – его огромный толстый ствол должен был спасти нас от угрозы быть окруженными. Сказано – сделано.
Туземцы подошли уже совсем близко. Мы должны были опередить их и броситься в бой первыми, как вдруг, о чудо! Один из них, самый рослый, возглавлявший группу, взглянув на нас, останавливается, бросает на землю копье и бумеранг, протягивает к нам руки и начинает петь. Опасаясь какой-нибудь хитрости, мы не двигаемся с места. Но остальные туземцы также бросают на землю свои копья, поднимают к небу руки и вслед за своим предводителем приближаются к нам, напевая что-то и пританцовывая. Мы поражены и в то же время, как вы понимаете, обрадованы. Туземцы все время с восхищением повторяют три слога:
– Ба-ба-тон!.. О!.. О!.. Ба-ба-тон!.. А… А… Табу!..[152] Табу!..
При слове «табу» все падают перед нами на колени, как перед какими-то идолами, и, уже не осмеливаясь больше подняться, приближаются к нам ползком. Пьер щиплет себя до крови, желая убедиться, что не спит, а я делаю над собой огромное усилие, чтобы удержаться от хохота. Вождь уже совсем рядом, он вскакивает на ноги, обнимает меня, прижимает к груди, трется о мой нос, снова прижимает меня к груди, опять трется о мой нос, чуть не содрав с него кожу. Пьеру и Виктору оказываются такие же чрезмерные знаки внимания, их ласкают, душат в объятиях.
Снова раздаются крики: «Ба-ба-тон… Табу…» И вдруг при виде татуировки я что-то начинаю понимать и уже не могу сдержать непочтительного смеха. Попытаюсь описать вам, как выглядел их вождь. Ноги и бедра были разукрашены так, что казалось, будто наш туземец носит ботфорты и темно-синие брюки. Спину, грудь, руки также плотным слоем покрывала татуировка. Она должна была изображать китель с белыми пуговицами и выпушками. На левой стороне груди имелось даже красное пятнышко ордена Почетного легиона. Черная полоса вокруг поясницы заменяла пояс, а пририсованные к ней несколько желтых линий – эфес кавалерийской шпаги.
Татуировка на лице имитировала белокурые усы, закрученные чуть ли не до самых глаз, и маленькую бородку; кончик носа имел красноватый оттенок и явно должен был напоминать, не в обиду будет сказано, цвет вашего носа. Одним словом, казалось, что наши абсолютно голые австралийцы облачились в парадную форму французской колониальной жандармерии, ту, которую носите вы, мой дорогой друг!
«Ба-ба-тон… Табу!» – речь шла о вас, о святом, могущественном, достопочтенном Барбантоне! Я все понял! Во второй раз судьба забросила меня на австралийский берег, неподалеку от того места, где нас с господином Андре, доктором Ламперьером и матросом Бернаром чуть было не отправили на тот свет. И тогда появились вы. Я и сейчас помню, как, загасив сапогами костер, на котором нас собирались поджарить, вы выхватили саблю и разогнали сборище людоедов, а затем, споткнувшись о корень какого-то дерева, упали на землю и встали уже Табу[153]. С тех пор Барбантон стал для этих наивных детей природы как бы самим Господом Богом. Это было вполне справедливо, ведь вы всегда производили неотразимое впечатление, особенно в своем блестящем мундире. Одним словом, если бы не вы, нас, несчастных бедолаг, просто-напросто съели бы.
Местные жители и по сей день хранят память о Барбантоне; вожди стараются подражать вашей манере
